Марина Йоргенсен - Счастье как способ путешествия

Вот так вот. Выходит, что электробритва в Португалии может быть любой марки, а станок – только такой, которого «лучше для мужчины нет». И называется он «Жиллет», даже если он «Браун». Тем не менее, при всей популярности бритвы «Жиллет», в Лиссабоне есть самые настоящие действующие цирюльни. И выглядят они как декорации к историческому фильму! Например, та, что на улице с зимним названием 1 de Dezembro. Правда, если туда заглянуть, то можно заметить, что клиентов там немного. А те, кто есть, – не наши ровесники, а неторопливо-никуда-не-спешащие португальские старички-пенсионеры. Из тех, кто, являя собой живую декорацию к португальским картинкам жизни, неспешно посиживают с неизменной газетой на террасах кафе, играют в лото в скверах, смотрят под кружку пива телевизор в ресторанах «по соседству» или неспешно толкуют о своем (а может быть, и о вечном) с хозяином газетного киоска. Помимо круглых железных будок с витиевато-литыми крышами, газетные киоски, устроенные прямо в подъезде жилого, и обычно с историей, дома, тоже являются воплощением лиссабонского стиля. Когда будете проходить по улице São Mamede, загляните в подъезд дома номер 64, и вы, я уверена, согласитесь со мною, что такой книжный киоск – это то, что делает Лиссабон неповторимо уникальным.

Все там же, на улице São Mamede, в доме номер 54, я обнаружила химчистку в не менее старинном стиле, чем газетный киоск в доме по соседству. Наверное, именно так и выглядели все лиссабонские химчистки до того, как Лиссабон наводнила сетевая «5 à Sec». Я бы обязательно что-нибудь туда сдала, чтобы ощутить себя главной героиней фильма пятидесятых годов, но, по иронии судьбы, я обнаружила эту старинную химчистку в тот же самый день, когда отнесла в ближайшую к моему дому «5 à Sec» кашемировый свитер и шелковую тунику.

– Когда будет готово? – спросила я приемщицу в «5 à Sec».

– Шестого, – прошелестела она сама себе под нос.

– Шестого? – изумилась я. – Почти через месяц?!

– Sexta-feira, – ответила она на этот раз вполне отчетливо.

Sexta-feira – это пятница. То есть уже послезавтра. Приемщица, отвечая, проглотила «фейра», и поэтому я решила, что будет готово аж шестого. «Шесть» по-португальски seis (сэйш), «шестой» – sexto (сэйшту). Очень созвучно sexta-feira, вы ведь согласитесь со мной? Созвучно, потому что есть в этом своя логика. Для меня пятница – это пятый день недели, а для португальцев – шестой. А первый – не понедельник, а воскресенье – domingo. Фамилия великого тенора – сложно не запомнить такой день недели. И тем не менее письменное краткое обозначение португальских дней недели меня до сих пор вводит в легкий ступор. Все никак не могу привыкнуть, что если на двери написано: «Horario de funcionamento de 2ª e 5ª», то это означает, что приемные дни – не вторник и пятница, а понедельник и четверг. Четверг всегда был моим самым любимым днем недели. Потому что четверг – это многообещающее предвкушение выходных.

Ленивый вечер четверга дома у Педру. Под суши из какого-то сверхнового и суперактуального японского ресторана мы смотрели программу про дельфинов по National Geographic и болтали обо всем понемногу. Бездельничали. Обожаю бездельничать! Я уверена, что у меня к этому роду занятий прирожденный талант. Но так уж устроена моя жизнь – реализовать его в полной мере у меня пока нет никакой возможности. Поэтому я очень боюсь, что войду во вкус этого занятия и забуду, как выйти обратно. А так хочется расслабиться и плыть по течению! Плыть по течению – вовсе и не плохо. Главное, выбрать правильное течение. А еще главней – приятное.

Я сидела, поджав ноги, на огромном, морщинистом, как шарпей, диване. В отличие от Педру, он мне понравился с самой первой минуты нашего знакомства. Потом я узнала, что этот диван называется Togo и является продуктом творческой мысли дизайнера Мишеля Дюкаруа. Создан в 1973 году, а выглядит суперсовременно. Из окна – панорамный вид на старый город и реку Тежу. На полу гладкошерстный, но необычайно мягкий ковер. Красный с витиеватым орнаментом.

– Красивый ковер, – восхитилась я вслух.

– Арабский. Семнадцатый век. От прабабушки достался. А ей от ее прабабушки, – пояснил Педру.

– Вы в Португалии любите все арабское.

– Любим? Не знаю. Это наша история. Мавры.

– А что такое saudade? – спросила я Педру.

– Тоска по тем временам, когда мавры были изгнаны из Португалии.

– Серьезно?

– Не очень, но доля правды в моей шутке есть. Уж такой у нас, португальцев, характер, в свое прошлое мы обращены больше, чем в настоящее.

– Почему?

– Не знаю. А что еще нам остается? После всех наших достижений, свершений и великих географических открытий двадцатый век подкинул нашей стране горькую пилюлю. Да и сейчас с этим кризисом тоже мало поводов к веселью.

– Можно подумать, что двадцатый век подкинул горькую пилюлю только Португалии. Ты вот сравни, например, последствия Второй мировой войны для России и для Португалии. Да они просто несопоставимы!

– Зато у нас страной правил диктатор. Он довел Португалию до ручки!

– Можно подумать, что нами диктатор не правил. Да вся история России – это история диктатуры. И только…

– Сами виноваты, – не дав мне закончить свою мысль, ответил Педру. – Мы, португальцы, не смирились с диктатурой в нашей стране и организовали Революцию гвоздик. Мирную, а не кровавую, как ваша большевистская революция.

– Ну и замечательно. И о чем тогда переживания, если вы такие молодцы?

– Ты не понимаешь, – разгорячился Педру. – Мы, некогда крупнейшая империя мира, и вдруг пришли к такому упадку! Это очень несправедливо, но именно это, на мой взгляд, и явилось результатом своеобразной ностальгической пассивности нашего народа. А ведь мы великая нация с великой историей!

Наши проблемы самые проблемистые из всех проблем, когда-либо существовавших на планете. Конечно, я не понимаю. Не понимаю, зачем в целом логично мыслящий Педру начал разводить откровенную демагогию. Или это и есть та самая черта национального характера, проявление загадочного «саудады»?

Подумала я, но решила свою мысль не озвучивать вслух.

– И все-таки, что такое «саудады», может быть, попробуешь мне объяснить? – вместо этого спросила я Педру. – Мне правда очень хочется понять!

– Я не уверен, что мы, португальцы, сами это понимаем, – как ни в чем не бывало улыбнулся Педру. – Слово «saudade» даже переводить на другие языки никто не пытается. Бесполезно. Потому что точное значение все равно будет потеряно в процессе перевода. Saudade – это тянуче-зыбкая ностальгия. По тому, чего уже не существует. И не факт, что существовало. Ностальгия не как ощущение, а как способ бытия. Я тебя совсем запутал своим объяснением? Давай подолью тебе еще вина. «Винью верды» замечательно сочетается с суши!