Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь

В палату вернулись Селеста и Жанна. Я подхватил плащ и с ними распрощался. Сказал, что мне нужно срочно уладить дела со страховой компанией, а сам бросился домой к компьютеру.

Доктор Начева во время первой беседы строго-настрого запретила искать сведения о черепно-мозговых травмах в Интернете.

– Там вы найдете массу ненужной информации, непроверенной и недостоверной. Не сможете отсеять лишнее, вы ведь не специалисты, к тому же каждый случай уникален. Только напрасно встревожитесь и напугаетесь. Постарайтесь нам довериться, так будет лучше для всех.

До сих пор я свято следовал всем ее предписаниям. Как последний дурак, хотел быть хорошим послушным мальчиком, выказывал уважение человеку в белом халате, «не навреди» и все такое… Однако зловещие слова старшей сестры смели все преграды и предрассудки. Пардон, мадемуазель Начева, я должен знать правду и узнаю ее немедленно. Вам не следовало ничего от меня скрывать. Неясность порождает сомнения, а те невыносимо терзают, изматывают. Ведь для меня это не пациент NN, не случай из практики, не эпикриз, не пометка в медицинской карте. Это мой единственный сын! Я весь извелся, измаялся. Чувствую неведомую угрозу, а вы молчите. Не могу больше ждать и терпеть. Подавайте сейчас же неприкрытую истину, самую страшную, жестокую, неприглядную! Я стерплю. Все последствия беру на себя.

Вот она! Нашлась по первой же ссылке.

« После серьезной черепно-мозговой травмы ребенок теряет многие навыки и способности, причем они восстанавливаются не всегда и не полностью. Особенно опасны повреждения фронтальной области мозга. Лобные доли продолжают развиваться до позднего подросткового возраста, поэтому дефицит исполнительных функций, вызванный травмой, не сразу привлекает внимание… Зачастую основные осложнения после черепно-мозговых травм у детей проявляются через значительный промежуток времени, когда возрастают нагрузки и ожидания окружающих. Ухудшается общее состояние, память, затруднено понимание, восприятие….Чем младше ребенок, тем необратимее последствия. Хотя опорно-двигательный аппарат у детей восстанавливается легче, чем у взрослых, их мозговая деятельность куда уязвимей. Трудно предугадать и диагностировать все возможные нарушения. Освоение школьной программы для детей, перенесших травму, порой непосильная задача».

Вот она, правда-истина.

Селеста права: не стоило верить успокоительному вранью врачей и радоваться раньше времени.

Видимость обманчива.

Настоящие проблемы у нас начнутся позже. Пришла беда. Последствия необратимы.

Мило, мы прожили вместе двенадцать счастливых безоблачных лет. Я помню каждый день, каждый час, начиная с самой первой секунды, когда ты появился на свет и спас меня и маму. Вытащил нас из зыбучих песков, из трясины. После ужасной потери мы не жили, а механически существовали, будто роботы. Только чувство долга мешало нам свести счеты с жизнью. Селеста по инерции поддерживала мать и сестру, а я заботился о Селесте, ведь, кроме нее, у меня никого не было. Если бы не тяжкие утомительные обязанности, мы бы не выстояли.

Жизнь чудесна и непредсказуема. Сначала нам было отказано в ребенке. Пришлось вымаливать, выпрашивать. Сколько обследований мы прошли, сколько выпили лекарств, сделали уколов, прежде чем Селеста впервые забеременела. Первенца мы потеряли. Однако два года спустя жизнь преподнесла нам подарок нежданно-негаданно. Единственное за все это время соитие оказалось судьбоносным. Я долго не мог приблизиться к жене, чье тело стало могилой младенца. Не смог овладеть и ее сестрой. В то раннее утро, пьяный от стыда и отчаяния, в гневе на собственное бессилие, в нелепой жажде отыграться я пришел к Селесте. О чудо! Сам не зная как, я наконец-то изверг долгожданное семя. Из него вырос наш сын, залог прекрасного будущего.

Мило, родной, ты принес нам утешение и прощение всех грехов. Наша жизнь коренным образом изменилась, когда ты вышел из утробы живой и невредимый. Я сразу взял тебя на руки, приложил к маминой груди. Я целовал тебя в мягкий животик, смеясь и обливаясь слезами. Я тебя искупал, спеленал, убаюкал, уложил в кроватку. Прикорнул рядом с мамой, и мы погрузились в безмятежный глубокий сон после стольких мучительных бессонных ночей…

Только лучшие воспоминания. Ты наше счастье, Мило! Всегда веселый, покладистый, кроткий. Хотя я постоянно заставлял тебя заниматься, вздохнуть не давал. Увеличивал нагрузку до невозможности, удваивал школьное задание. С раннего детства внушал, что образование – дело серьезное. Тебе не исполнилось и шести, а ты уже занимался английским, и распорядок дня у тебя был насыщеннее, чем у иного министра. Ни минуты праздности. Любой бы на твоем месте взбунтовался, а ты лишь иногда ворчал и все равно получал за малейшее возражение или жалобу. Я злился, выходил из себя. Как мне стыдно теперь, как стыдно, что набросился на тебя в то утро! Если бы ты знал!

Мы постоянно ссорились с Селестой, ей казалось, что я к тебе придираюсь.

Мы не сходились во взглядах на воспитание, потому что росли в очень разных условиях.

Ее с детства окружали благополучие и комфорт, до двенадцати лет она была единственным ребенком в весьма обеспеченной семье. Те, кто не знал нужды, уверены, будто и другим все дается легко и просто, будто большинство нищих сами виноваты в том, что бедствуют. Ведь у нас в стране – демократия, равные права для всех, бесплатное государственное среднее образование. Раз не преуспел, значит, ты бездельник или дурак.

Нет, Мило, все обстоит иначе. Я расскажу тебе, каково родиться в бедной семье вроде моей. У мамы нас было пятеро, и она растила детей одна, никто ей не помогал по хозяйству. Целый день, бывало, крутится, как проклятая, не присядет. Драит, чистит, моет, прибирает, стирает, гладит, сумки тяжеленные тащит, готовит. Всех одень, умой, накорми, за каждым присмотри, того поругай-накажи, этого пожалей-приласкай. Без отдыха и срока. А муж на фабрике надрывается в ужасных нечеловеческих условиях, чтобы прокормить всю эту ораву. Терпит унижения с утра до ночи, теряет здоровье, тратит все силы на чертову пижонскую обувку, которую ему самому и померить не дадут, – она стоит целое состояние…

Вот и представь: делаешь уроки на краешке кухонного стола, а кругом шум, крик, столпотворение. Кто-то ест, кто-то играет…… Малыши плачут, старшие дерутся, мама, устав, орет на всех подряд. И ничего, привыкаешь. Бьешься над какой-нибудь задачкой, всю ночь не спишь, и некому тебе помочь-объяснить. Родители университетов не кончали, у старших братьев и сестер своих дел по горло, а репетитора нанять не на что… Интернета тогда еще не было, а если бы и был, на компьютер тоже деньги нужны.