Фрэнк Сарджесон - Избранное

Все эти годы я сочетал работы в дорожной бригаде, сад и огород, а также рыбалку и надеялся, что такой образ жизни даст мне возможность скрыть мою истинную цель и в то же время способствовать ее достижению. Со временем я познакомился и с другими новозеландцами, которые ставили перед собой цели — иногда скрытно, иногда явно,— сходные с моей. Их, как и меня, бессильны были расхолодить неблагоприятные обстоятельства.

Рукопись переработанного мною романа, которую я с таким замиранием сердца, но твердо уповая на успех, отправил в Лондон, попала к мистеру Джонатану Кейпу сразу же после крупного политического и финансового кризиса в августе 1931 года, когда лейбористское правительство Макдональда ушло в отставку; и, хотя вернули мне ее с вежливыми извинениями и ссылками на трудное положение, по девственной чистоте моих тщательно перепечатанных страниц можно было понять, что, кроме меня, их никто не касался. Поэтому, пережив краткую боль разочарования, я тут же снова воспрянул духом — как только отправил рукопись с глаз долой, адресовав ее другому лондонскому издательству. И так повторялось несколько лет подряд — мне возвращали рукопись, а я сразу же слал ее обратно в Лондон, следующему издателю. Но при этом у меня хватало смысла задуматься вот о чем: если деловые столичные издатели испытывают сомнения по поводу моей работы, за которую сам я готов ручаться головой, то как же я могу надеяться на успех нового своего романа, в форме дневника, где я не уверен ни в одной странице? Прав я был или нет, но, как я уже упоминал, этот случай с романом побудил меня вновь обратиться к рассказу. И кроме того, я сел писать первую в моей жизни пьесу — о ней рассказ впереди. Откуда у меня бралась энергия для стольких разнообразных занятий, как мне на все хватало времени — не знаю, но думаю, что я слишком щедро использовал резервы своего организма, что и привело меня через несколько лет к таким неприятным последствиям, как туберкулез. Помнится, как раз в это время я стал внушать себе, что мне никогда не устроиться на такую работу, где можно было бы получать нормальное, регулярное жалованье. У меня нет времени нормально, регулярно ходить на работу. А вскоре еще и туберкулез объявился, как нельзя более кстати, и он же потом послужил мне надежной ширмой от мобилизации, за что я ему благодарен от всей души, иначе пришлось бы задыхаться в поминутно расписанном быте казарм.

Среди моих знакомых, у которых тоже имелась высокая цель в жизни, первым упомяну одного моего товарища по общественным работам, которого я буду звать Икс. Был он красивый, крепкий, рослый парень, чьи черты лица, темные глаза и волосы говорили о хорватском, или, как называли новозеландцы прежних поколений, австрийском, происхождении (теперь их зовут «далли» от «далматинец»). Едва ли он сумел получить хорошее, систематическое образование, но голова у него была по-настоящему светлая. Убежденный марксист, он читал горы соответствующей литературы: во-первых, он, как и я, изучал теорию по фундаментальным трудам, а во-вторых, он принимал участие в текущей, как он выражался, политической борьбе и читал работы журналистов, например книгу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», и уйму всяких брошюр, докладов, рабочих газет — все, что давало возможность «быть в курсе». Узнав, что я пишу, он в один прекрасный вечер пришел ко мне в гости и стал разъяснять, как мне наилучшим образом использовать мои таланты: а именно помогая рабочим в их борьбе. Сначала я возражал, говоря, что рабочих, в том смысле, какой вкладывает в это понятие он, трудно организовать и вообще даже определить в такой стране, как наша,— не индустриальной, но и отнюдь не крестьянской. Я считал, что принесу пользу, если смогу в художественных произведениях правдиво изобразить отдельных новозеландцев, в той или иной мере типичных для нашего общества, и через их судьбу убедительно продемонстрировать всем необходимость революционных перемен. Я доказывал также, что насильственный переворот, осуществленный на одном острове, с водружением красного знамени над зданием муниципалитета и портом, все равно обречен на провал: американцы сразу же направят сюда пару военных кораблей. Икс был человек умный и признавал за мной некоторую долю правоты, однако стоял на том, что необходимо каждый день, повсеместно и неотступно, не оглядываясь на местные условия, вести текущую политическую борьбу; писатели же и прочие интеллигенты всех мастей могут тоже внести свой вклад, если не хотят оказаться пешками и лакеями реакционеров, которых вокруг пруд пруди. Он был так красноречив, что я в конце концов пошел на уступки и согласился, не оставляя поглощавшей меня литературной работы, вступить в контакт с группой молодых людей, которая недавно преобразовалась в отделение Лиги коммунистической молодежи, и ей нужен был кто-нибудь, кто мог бы писать агитационные тексты для местного распространения.

Я убедился, что мне есть чему поучиться у этих ребят, знакомство с ними доставило мне много удовольствия. Были они, как и я, из жителей городских окраин и пригородов — две сестры, в услужении в богатых домах, молодой продавец из бакалейного магазина, безработный коммивояжер-галантерейщик, еще один безработный — сын плотника, горячего сторонника тред-юнионизма… В выходные дни на людных пляжах устраивались демонстрации с красными знаменами и лозунгами о тяжелом положении безработных. А иногда мы собирались на пикник где-нибудь либо у моря, либо, наоборот, вдали от берега на лесной поляне — приглашали с военно-морской базы матросов, про которых было известно, что они «с нами», и мы разыгрывали символическую лотерею. Помню, один раз призом служил огромный общий торт, его испек сочувствующий подручный пекаря, а продукты мы все, кто сколько мог, натаскали сами, но наш кондитер еще позаботился, чтобы свою солидную лепту внесли его хозяева — разумеется, неведомо для себя, так что торт в итоге получился воистину грандиозный. Не скрою, впрочем, я часто пропускал митинги и иные мероприятия, за что мне неизменно попадало, а мои ссылки на нехватку времени, на то, что у меня пропасть дел или, скажем, что я нечаянно заснул от усталости и проспал,— все это встречалось дружным смехом. Однако мой литературный вклад ценился высоко, одна из моих листовок была воспроизведена в солидной центральной газете под красивым жирным заголовком: «Злокачественная опухоль коммунизма проникает в новозеландские школы» — и тем самым получила широкое распространение, о каком мы не могли и мечтать. Интересно, что хотя мы в каждой листовке нападали на какую-то черту капиталистического общества — его недемократичность, защиту интересов меньшинства в ущерб большинству,— однако, только когда мы сочинили текст, обращенный к местной учащейся молодежи, и распространили листовки среди старшеклассников, произошел чуть ли не взрыв. В местной школе высшей ступени был девиз: per angusta ad augusta [17] Через стеснение к славе (лат.) . , и в нашей листовке сначала говорилось о том, чтобы ребята не верили лжи, которую им внушают «добропорядочные господа» — священники, торгующие духовным опиумом, врачи-шарлатаны, прикидывающиеся учеными, и юристы, прихвостни богачей,— а затем провозглашалось, что единственное славное место, на какое могут рассчитывать выпускники,— это государственные дорожные бригады, в составе которых они будут расчищать заросшие травами дороги. И это уже было тяжкое преступление: мы не должны были тревожить юные и невинные (читай: неосведомленные) души!