Герман Кох - Звезда Одессы

Даун смеялся вместе со мной, как иногда смеются дети, вторя взрослым, и я воспользовался случаем, чтобы подплыть к нему поближе; по-видимому, он понял это превратно — как начало новой игры, — повернулся и стал бить по воде, размахивая руками во все стороны, словно возникавшие при этом волны могли бы удержать меня на расстоянии. До сих пор у меня не было четко разработанного плана; я, можно сказать, шаг за шагом продвигался от одного этапа к другому. Переход к очередному этапу и длительность этапов сами по себе ни к чему не обязывали: в любой момент можно было вернуться к предыдущему этапу или даже остановиться.

Но теперь, когда я почти незаметно приблизился к дауну, мне вдруг стало понятно, что физическое прикосновение к нему потребовало бы не меньшего усилия, чем уборка блевотины за незнакомцем. Я погрузился в воду глубже, высунув наружу одну голову; между тем в этой части бассейна я все еще стоял ногами на дне. Со всей осторожностью, шаг за шагом, я пододвигался к дауну, и мне представился крокодил, который пытается притвориться бревном перед детенышем газели, пьющим воду на противоположном берегу. Одновременно я задавался вопросом: чем, собственно, я тут занимаюсь? Или во что вмешиваюсь. Может, я и в самом деле любезный человек — но для кого? По опыту я знал, что люди привязываются ко всему: к птенцам со сломанными лапками, которых уже не спасти, к больным животным, которых, вообще-то, надо оставить в покое, — а значит, и к недочеловекам, которые не могут функционировать на все сто процентов. Но может быть, после первоначального искреннего горя от потери настает облегчение, как после долгой и мучительной болезни.

Даун дико забил ладонями по воде; брызги попали мне в глаза. Он еще смеялся, но по его глупому лицу промелькнула тень смутного беспокойства, и он повернул голову, словно оценивал расстояние, отделяющее его от бортика. Теперь я находился всего метрах в двух от него. А где мяч? Я огляделся и увидел, что мяч плавает поблизости от трамплина. Я указал в ту сторону и, когда даун посмотрел туда, воспользовался случаем, чтобы еще больше сократить расстояние между нами. Я искал ногами опору на дне, свободно держа обе руки на поверхности: даун хорошо видел их и должен был заключить, что во всяком случае с этой стороны ему ничто не угрожает.

— Папа…

Я не сразу сообразил, что это слово произнес не даун, а мой собственный сын. В следующую секунду Давид появился слева в поле моего зрения, он присел на корточки на бортике бассейна и заглянул мне в глаза.

— Папа?.. — повторил он.

Я оттолкнулся ногами и выпрямился, так что плечи поднялись над водой. Я потряс головой, словно стряхивал воду с мокрых волос, и слишком поздно спохватился, что голова не побывала под водой и волосы были сухими.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил Давид.

Что-то в его взгляде выдавало озабоченность, хотя о ее причине я не имел понятия.

— Ничем, — ответил я с улыбкой. — Мы играли… Его мяч… — я показал на дауна, который смотрел то на меня, то на Давида, — его мяч упал в воду. Нет, наоборот, был выброшен из воды. Из бассейна… И тогда…

— Что с тобой? — спросил Давид.

— А в чем дело?

— Что с тобой? Ты… ты весь дрожишь…

Я сложил руки на груди.

— Я замерз, — сказал я. — Пора выходить.

Я побрел к бортику.

— Нет, не то, — сказал сын. — Твоя нижняя губа. У тебя прыгает нижняя губа.

Я улыбнулся:

— Мальчик мой, я стучу зубами. Мне пора выходить. Не подашь мне полотенце?

Я уперся обеими руками в бортик, наклонил голову, чтобы сын не мог видеть моего лица, и закусил нижнюю губу, но дрожь не прекращалась.

— Папа…

Давид положил свою руку на мою, его пальцы протиснулись под мои пальцы, потом он взял меня за руку и стал тянуть.

— Мальчик мой… — сказал я.

Задыхаясь, я попытался поставить колено на бортик бассейна, но сделал это лишь после нескольких попыток, причем оцарапал себе бедро.

Наконец я встал на бортик. Теперь дрожали не только губы, но и все тело.

Давид взял меня за плечи и слегка тряхнул.

— Папа, ты в порядке? — спросил он.

Я попытался улыбнуться, но вдруг почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы; я схватился за угол полотенца и притворился, будто сморкаюсь в него.

— Думаю, я слишком долго сидел в воде.

Я огляделся и вдруг увидел, что за стойкой бара бармен, не замеченный мной раньше, вытирает бокалы.

— С удовольствием выпил бы пивка, — сказал я. — А ты?

Только съехав с окружной дороги, я почувствовал, что по всему телу распространяется какое-то странное тепло. Дождь — обычное дело, когда возвращаешься в Нидерланды, но на этот раз его не было. Такси затормозило перед светофором, а потом повернуло на Среднюю дорогу; деревья и кусты уже приобрели более темный и густой оттенок зеленого, характерный для конца лета.

Тем не менее тепло шло не снаружи, а изнутри, словно где-то в животе включился термостат, постепенно нагревавший верхнюю честь тела. Мы миновали то место на Средней дороге, где раньше был стадион «Аякс», а потом построили отвратительный спальный микрорайон. Здесь — без сомнения, забавы ради — решили дать всем улицам названия, связанные с футболом: Энфилд-роуд, [39] Улица, на которой находится «Энфилд», домашний стадион клуба «Ливерпуль». дорога Джорджа Беста, [40] Североирландский футболист, признанный одним из величайших игроков в истории футбола. площадь Эйзеля. [41] 29 мая 1985 г. на брюссельском стадионе «Эйзель» в результате обрушения стены одной из трибун погибло 39 человек. Затем мы проехали через площадь Христиана Гюйгенса, мимо повозки, с которой продавалась селедка; местные жители неизменно уточняют, что именно на этой площади стоял «Алберт Хейн». [42] Сеть супермаркетов в Нидерландах. Я стал думать о том, что сделал бы в обычных обстоятельствах, возвращаясь из отпуска. Пролистал бы газеты за две недели? Прослушал бы сообщения на автоответчике? Или в самом деле пошел бы к повозке и купил всем селедки?

Ощущение было такое, словно где-то что-то заблокировалось: как я ни старался, мне ничего не приходило в голову, будто это возвращение домой хотело оттеснить все другие возвращения домой — и прошлые, и будущие — на задний план и, не допуская никаких возражений, претендовало на первенство.

— У следующего светофора — направо, — сказал я таксисту. — А потом второй поворот налево и опять направо.

Я слышал, что мой голос звучит вполне естественно: голос человека, который после двухнедельного пребывания на испанском курорте возвращается в свой собственный город, в свой собственный район. «Не отличить от настоящего», — пронеслось у меня в голове, и тогда я почувствовал, как ищет выхода нервный смех, поднимавшийся из того же места в животе, что и тепло.