Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 12

В тот вечер открывал концерт Государственный академический симфонический оркестр Союза ССР под управлением Евгения Светланова.

Великий дирижер совершил нечто — и две птицы, руки его, повелели музыке быть. Не знаю, осуществлялась ли запись концерта, но такого исполнения ни до, ни после слышать не приходилось. Уже не музыка звучала в безмолвном зале, но само Время, живая плоть его, ускоряя и ускоряя движение, устремлялась вперед к немыслимому пределу: нечто космическое вершилось в музыке и сердце, мирозданье стремительно летело вперед, дальше… К тому, о чём так непостижимо просто сказано в Апокалипсисе: «Времени больше не будет…».

Мы тогда всё еще жили в привычном нашем, спокойном и даже, как принято теперь называть его, «застойном» времени. Музыка звучала высоко, могуче, но не было в душе ощущения торжества и победы, праздничного ликования не было. Предчувствие неотвратимости вселенского трагического слома охватывало душу…

Хочу обратить внимание: музыка Свиридова всегда направлена в глубь бытия, в глубь истории, в глубь человеческого сердца, она всегда земная, но тут впервые меняет направленность: в невиданные пределы уносится Земля, Человечество, всё Живое.… Не великое ли это прозрение творца? Только однажды говорил я с Георгием Васильевичем об этом произведении. Разговор произошёл вскоре после концерта. Мы с Майей были восхищены исполнительской мощью оркестра Светланова. И я сказал ему об этом.

— Светланов — великий дирижер, — отвечал он, — но то исполнение было особым! И оркестр, и Евгений Федорович превзошли себя. Они исполнили «Время» таким, каким я его услышал…

Георгий Васильевич утверждал, что музыку нельзя придумать, её можно услышать и записать: музыка постоянно звучит вокруг нас. Она никогда не исчезает, её надо услышать. Придуманная, сделанная музыка вовсе не музыка, но её, увы, весьма много! Она как ряска, затягивающая светлое озеро.

Отмечу одну деталь: в том разговоре композитор называл своё произведение всего лишь одним словом — «Время». Не заключено ли тут гениальное провиденье свершающегося: когда безумно ускоренное людьми Время мчит к роковому пределу? И как удивительно это перекликается с гениальным, воплощенным Свиридовым в музыке Словом Блока:

«…И век последний, ужасней всех, увидим и вы и я.… Всё небо скроет гнусный грех, на всех устах застынет смех, тоска небытия…».

Замолкла музыка… Время кончилось.… Воцарилась тишина. И вдруг шквал, гром аплодисментов, зал неистовствовал. И снова, и снова поднимался Георгий Васильевич: раз, другой, третий… И снова кланялся залу, оркестру… Овации не смолкали. Он поднялся на сцену. Издали казался мне еще более значимым и в то же время удивительно земным, близким. Душевно, с открытой искренностью благодарил Светланова. Евгений Федорович заметно устал, то и дело промокал носовым платком лицо, но был счастлив и светел. Свиридов благодарил оркестр, кланялся по-русски низко, почти касаясь пола рукою. Было это так по-доброму, так просто и так нравилось залу, который не прекращал рукоплескать. Под аплодисменты он и вернулся на место.

А потом звучала блистательная маленькая кантата «Снег идёт».

«Снег идёт. Снег идёт. К белым звёздочкам в буране тянутся цветы герани за оконный переплёт… Душа моя, печальница о всех в кругу моём. Ты стала усыпальницей замученных живьём… Не спи, не спи, художник, не предавайся сну, ты вечности заложник у времени в плену».

И это всё о себе, всё о нас и всё в глубину души. И так светло, так чисто и так чуточку грустно, так земно!

А потом совершилось то, о чем и подумать было невозможно.

В зале мощно и высоко зазвучала подлинная Русь наших предков и наша Русь, которая теплится не то чтобы в памяти, но в самых сокровенных тайниках души истинно русского человека. Всё, что звучало издалёка и призрачно для меня в «Слове о полку Игореве», всё, что слышал я едва различимо в древних наших летописях, в сказаниях и молитвах, тут явилось не просто музыкой, но в таких подробностях, от которых захватывало дух и сердце наполнялось любовью. Свиридовская Русь не была многострадальной, и вовсе не трагичной, какой ее многие считали в прошлом и считают нынче: тому посвящено множество всевозможных книг и статей, в конце концов убедивших в этом всех и вся. Русь Свиридова — чистая, тихая, труждающаяся, заветная. Она от Бога.

В тот вечер произошло и ещё одно чудо. Впрочем, оно могло бы и не произойти.

Антракт после первого отделения ещё не кончился, но Георгий Васильевич с супругой уже сидели на своих местах. Два пожилых человека явно были утомлены. Они сидели рядышком, плечо в плечо, и вокруг них никого не было.

Майя взяла из моих рук пластинку, стремительно прошла по ряду. И в следующее мгновение я увидел, как она склонила голову и замерла перед сидящим. Так замирают верующие перед иконой. Георгий Васильевич попытался подняться, но Эльза Густавовна удержала его. Я видел, Майя что-то говорит ему, и он отвечает ей. Так они и беседовали: она со склоненной головою, он с поднятым к ней лицом.

— О чём вы говорили? — спросил я, когда она вернулась.

— Представилась, сказала, что мы с тобой его любим, попросила подписать пластинку… — Она была взволнована не меньше, чем я.

По окончании концерта композитора долго не отпускали со сцены. Не у одних нас было восторженно на душе. И ещё: тогда я вполне явно ощутил — его Музыка объединяет людей. Были в тот вечер великие моменты, когда весь зал жил одним сердцем.

В фойе мы выходили последними, и вдруг у дверей артистической комнаты встретились с ним. Захотелось выразить ему нашу радость, наш восторг, и мы подошли. Эльза Густавовна отреагировала мгновенно: «Это опять вы?» — и как бы даже прикрыла собой супруга. Но он, возбужденный, улыбающийся, уже заметил Майю и шел к нам.

— Майя Ганина, — голос у него был приятный, с легкой хрипотцой, — Майя Ганина, я вас знаю… Читал… Читал вас!

Мы стояли уже впритык друг к другу, но он как бы и ещё приблизился к Майе, пристально взирая на неё через притемненные очки.

— А вы русская, — произнес с удовольствием, и еще: — Очень русская! — Для него это было важно. — А в «Литературке» ваши статьи?

В разговоре Георгий Васильевич был необыкновенно активен, порою страстен. Он любил задавать сразу несколько вопросов, тут же на спрошенное высказывал свое мнение, а потом долго и внимательно выслушивал ответы собеседника. Никогда не прерывал и не терпел, когда прерывают его. Майя ответила, что статьи в «Литературке» её.

— Эльза! — Эльза Густавовна сдерживала поклонников, ведя с ними светскую беседу, пока Георгий Васильевич был занят нами. — Эльза, — очень громко повторил снова, — Эльза, это Майя Ганина, русская писательница. Её статьи мы читали в «Литературке». Помнишь?