Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

Машина набирала скорость, и огни здания быстро исчезали во мраке.

— Но они далеко. Не можем же мы ждать, пока они все за нас решат, правда?

Они мчались во мраке к невидимому горизонту и жевали хлеб с изюмом. Грейнджер расположила большую свежую булку между сиденьями, уперев ее в рычаг переключателя скоростей, и они оба отламывали кусок за куском.

— Вкусно, — сказал он.

— Местная выпечка, — сказала она с ноткой гордости в голосе.

— Включая изюм?

— Нет, кроме изюма. И яиц. Но мука, жиры, сахар и сода — здешние. И пекли здесь. У нас своя пекарня.

— Прекрасно. — Он прожевал еще один кусок, проглотил.

Они покинули территорию базы пятнадцать минут назад.

Пока не случилось ничего примечательного. В лучах фар ничего не было видно, да и лучи эти были единственным светом на многие мили вокруг. Питер думал о том, что мы проводим большую часть жизни, изолированные в маленьких клочках электрического сияния, слепые ко всему, что лежит за пределами хрупких колбочек.

— А когда рассвет? — спросил он.

— Еще три-четыре часа, — сказала она. — Или даже два. Я не уверена, так что не ссылайтесь на меня. Это постепенный процесс. Не столь эффектный.

Они ехали прямо по грубой, неокультуренной земле. На ней не было ни дороги, ни следов шин или иного свидетельства, что кто-нибудь когда-либо ехал или шел здесь раньше, хотя Грейнджер уверяла его, что ездит здесь постоянно. Несмотря на мягкую вибрацию амортизаторов, трудно было представить, что они действительно движутся, когда вокруг не было ни колеи, ни света. Куда ни глянь — везде одно и то же. Грейнджер иногда посматривала на приборную панель, где располагался навигатор, предупреждавший, если они сбивались с пути.

Пейзаж или то немногое, что Питер мог видеть в темноте, был на диво скудным, учитывая климат планеты. Шоколадно-коричневый грунт, да еще утрамбованный так сильно, что шины катились гладко, без тряски. Там и тут можно было заметить пятна белесых грибов или полоски, покрытые чем-то зеленоватым, похожим на мох. Никаких деревьев, кустов или хотя бы травы. Темная, влажная тундра.

Он отломил еще один кусок булки с изюмом. Булка уже потеряла свою привлекательность, но он был голоден.

— Я не думал, — заметил он, — что яйца могут пережить Скачок. Я себя чувствовал яичницей-болтуньей.

— Яичный порошок, — уточнила Грейнджер. — Мы используем яичный порошок.

— Ну да, конечно.

Через боковое окно Питер заметил одинокий водоворот дождя на, в общем-то, пустом небе, извилистый блеск сверкающих капель, чертовым колесом несущийся к земле. Поток направлялся не туда, куда мчались они, так что Грейнджер пришлось бы изменить маршрут, чтобы попасть под дождь. Питер подумал, что мог бы попросить ее проехать под дождем, просто ради развлечения, подобно детям, бегущим за вращающимся садовым разбрызгивателем. Но она была сосредоточена на навигации, вглядывалась в бездорожье, руки ее вцепились в руль. Мерцающие водовороты дождя потускнели, когда лучи прожектора миновали их, а потом исчезли во мраке позади.

— Итак, — сказал Питер, — расскажите мне то, что вы знаете.

— О чем? — Ее доброжелательность как ветром сдуло.

— О людях, которых мы вскоре встретим.

— Они не люди.

— Вот что… — Он глубоко вздохнул. — Давайте так, Грейнджер. Давайте сойдемся на термине «люди» в его широком смысле — «обитатели». Этимология слова ведь хорошо известна, посему это и есть «обитатели», так или иначе. Конечно, мы можем использовать слово «существа», но тут-то и возникает проблема, не правда ли? Я имею в виду, что сам я предпочел бы использовать именно слово «существа», ибо это отошлет нас к значению «нечто существующее». Потому что все мы созданы и существуем, не так ли? Но за столетия слово несколько изменило свой смысл. И дошло до того, что большинство людей видят в этом слове «монстра» или, по крайней мере, «зверя». И вот я думаю: может, стоило использовать слово «животное» для всякого живого существа? Ведь «живот» означает «жизнь», а «животное» — «то, что живет» и описывает в основном все, чему мы пытаемся дать определение, так ведь?

В кабине воцарилось молчание, Грейнджер вела машину, не отрывая глаз от лучей фар, как и раньше. Прошло около тридцати секунд, тянувшихся очень долго, учитывая сложившиеся обстоятельства, прежде чем она сказала:

— Да уж, вас не назовешь необразованным святошей из захолустья.

— Я этого никогда не утверждал.

Она взглянула на него и, поймав его улыбку, улыбнулась в ответ:

— Скажите мне, Питер. Что заставило вас прилететь сюда и заняться этим?

— Я ничего не решал, — ответил он. — Решил Бог.

— Он отправил вам послание по электронной почте?

— Ага. — Он ухмыльнулся еще откровеннее. — Просыпаешься утром, заглядываешь во входящие на почте своего сердца и смотришь, что там загрузилось. Иногда там можно найти сообщение.

— Это довольно банальное описание.

Улыбка погасла на его лице не потому, что он оскорбился, но потому, что дискуссия приняла серьезный оборот.

— Большинство истин довольно банальны на самом деле. Но мы усложняем их из чистого стеснения. Простые истины покрыты одеждой сложности. Единственный смысл лингвистической одежды в том, чтобы люди не увидели содержимого наших обнаженных сердец и разума и не сказали: «Отстой!»

Она нахмурилась:

— Отстой?

— Это сленг, означающий избитое, банальное, но с небольшим оттенком… э-э… болванистости, экзальтации, придурочности.

— Ух ты! Сленгу вас тоже в воскресной школе учили?

Питер приложился к бутылке с водой:

— Я никогда не посещал воскресную школу. Но окончил «Университет алкоголиков и наркоманов». Защитил диплом в области «Пугания унитазов» и… мм… «Генеральной отлежки в больнице».

— И тогда вы нашли Бога?

— Тогда я нашел женщину по имени Беатрис. Мы полюбили друг друга.

— Мужчины обычно так не выражаются.

— О чем это вы?

— Мужчины говорят: «мы начали встречаться», или «вы можете догадаться, что потом случилось», или что-то подобное. Что-то, что не звучит как…

— Отстой?

— Именно.

— Что ж, мы полюбили друг друга, — повторил Питер. — Я перестал пить и колоться, чтобы произвести на нее впечатление.

— Надеюсь, произвели.

— Да. — Он сделал последний глоток, завинтил крышку на бутылке и отставил ее на пол под ноги. — Хотя она призналась в этом лишь много лет спустя. Рабы привычек плохо справляются с похвалами. Давление обстоятельств опять загоняет их в пьянство и наркоманию.

— Ага.

— И у вас был подобный опыт?

— Ага.

— Хотите об этом поговорить?

— Не прямо сейчас.

Она поменяла позу на сиденье, нажала на газ, они поехали быстрее. Румянец на щеках делал ее более женственной, хотя он подчеркнул шрам на лбу. Она стянула косынку так, что та свободно обвивала шею, ее короткие волосы мышиного цвета дрожали под струей кондиционера.