Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

Когда под четкие хлопки гипнотизерши я вернулся в реальный мир, ломота и боль в спине, суставах и костях тоже моментально вернулись. Я пожаловался на боли — имел такую дурость. И моментально за это поплатился. Беззастенчиво пользуясь своим докторским авторитетом, она заставила меня сделать стойку на лопатках и затянула торчащие вверх ноги за мою же голову. Какое зверское кощунство! После этого легче, конечно, не стало. Но я возненавидел глумившуюся целительницу-буддистку искренне и надолго.

Никак не могу найти себе места на кровати — всё не то и всё не так. Стоит лечь на спину, как через пару мгновений начинаю чувствовать липкий дискомфорт: спина становится мокрой и склизкой. Переворачиваюсь на живот — через минуту то же самое. Ноги вырывает невидимой силой из крестца и расчленяет суставы по всей длине. Постоянные позывы в туалет и необходимые туда походы даются с таким неимоверным трудом.

Мокрый, со слипшимися от ядовитого пота волосами, ворочаюсь и мучаюсь. Начался сильный озноб; те легкие волны мурашек, изредка пробегавшие по поверхности бренного тела еще вчера, преобразились в громады шквальных волн омерзительного холода.

Лежу, мерзну и думаю: «Ну, Алекс, ну пидорас, будь ты проклят!»

Трясусь и от боли тихо поскуливаю. Спать не могу, а не спать — близка шизофрения. Я понимаю, как люди сходят с ума и выбрасываются из окна. Пару раз за ночь все-таки отключался. Казалось, проходила целая вечность. На самом деле не более минуты. Но за эту коматозную минуту майка успевала вымокнуть так, что впору выжимать. По всей видимости, процессы выделения телом кислого пота в мимолетном состоянии отключки происходят много интенсивнее.

Смена белья. Приятное, сухое. Но, увы, эта приятность слишком мимолетна.

Комплекс обязательных мук выматывает. Не знаю, куда себя пристроить; точно раненый вепрь, мечусь по постели, как по лесной чаще, тщетно пытаясь найти оптимальное положение, при котором меня посетит облегчение. Но нет, такого в программе мероприятий не значится. Да и обремененность этой проблемой — явление кратковременное в дьявольском калейдоскопе пыток.

Снова пора в туалет. Потом курить. И — новый заход по кругу мучительных страстей. Ближе к утру, кроме всего прочего, начинаю задыхаться. Сердце периодически перестает сокращать свои желудочки, замирает, и, сдается мне, смерть совсем близка…

Смотрю на палец.

Думаю: «А стоит ли? Может, ну их на… эти муки?.. А вдруг Алекс простит?… Вряд ли, сука конченая…»

Еще одну такую ночь я уже не выдержу. Просто не могу себе позволить подобной роскоши. И зачем я нагнал накануне столь огромную дозу? Надо было хоть чуть-чуть сбросить. Было бы гораздо легче.

Днем новое обострение. Да что же мне делать, в конце концов? Спасите! Кто-нибудь! Дайте что-нибудь! Все, помираю, прощайте, братцы…

Корчусь и прошу мать купить бутылку дешевой водки.

Через полчаса пью «Пшеничную» рюмка за рюмкой. Натощак и без закуски, с закуркой. Проходит полчаса — никакого спасительного эффекта, а ведь половину бутылки уже уговорил. С упорством барана пью дальше. Как пресная вода.

К концу бутылки что-то зашумело там, в моей больной башке. И это «что-то» даже не шум никакой, а выраженное пульсирующими в воспаленном сознании отрывисто-четкими словами требование угасающего организма: «Дозу… дозу…». Алкоголь только поспособствовал возникновению и озвучиванию этого требования, переходящего в каменный слог приказа.

С трудом соображая вообще, но имея достаточно конкретный и вполне реализуемый план действий, одеваюсь и с облегчающей обреченностью смертника выхожу из дома.

Ах, дом, милый дом. Мать в слезах, но уже ничего поделать не может. Хочет, но не может. А мне теперь все равно: палец, не палец. Наложить мне большую кучу на этот палец и розами засыпать. Цена за облегчение значения не имеет.

Вперед! Вперед! — ноги несут меня сами.

Дома взял из тайничка остатки денег. Все, денег больше нет. А, плевать. Надо жить здесь и сейчас. Я же сейчас не живу, даже не существую, а дохну от отсутствия искомого зелья в моей крови, точно муха от общения с дихлофосом.

Или все происходящее и приближающаяся неминуемая смерть лишь плод моего воображения? Сам точно не знаю. Знаю, что от жестокого кумара можно и умереть. Сердце — бац, и всё, покойник. Впрочем, уже ничто не имеет значения: я вышел из дома и назад повернуть не смогу ни за что. Табy нарушено, путы обязательств разорваны, барьеры сломаны. Вперед, на волю, в пампасы…

Решил, что к Алексу заходить не буду. Сразу к барыге и на хату, варить. Варить… Как мило звучит это слово! Как оно ласкает слух! Скоро, очень скоро я окунусь с головой в родное и прилипающее навек дерьмо притонов.

Желание уколоться бывает чудовищно нестерпимым, даже когда все обезболено и муки позади. Ностальгия по укусам серебряных ос в такие отчаянные минуты приобретает угрожающий характер.

Иногда за определенную плату мне помогала добрая женщина — частно и нелегально практикующая сердобольная медсестра из поликлиники. Некоторое отсутствие профессиональных знаний щедро компенсировалось опытом ее всепрощающей души, обитавшей в бесформенных телесах шестидесятого размера. На сей раз ее наивная добродетель, вкупе с необъяснимой леностью, пришлись весьма кстати.

Я сотворил лицо мученика и слезно попросил оставить мне на ночь пару ампул реланиума, чтобы спать. Она сжалилась и оставила… упаковку. Пять штук. Сказав при этом, чтобы я, если уж ни в какую не смогу заснуть, сделал себе инъекцию в… попочку. Да-да, она именно так и обозвала мой тощий неказистый зад. Для меня это был шок. Сладкий шок.

Она еще разговаривала в коридоре с моей мамой, как я в трусах восседал на кушетке с огромным шприцем, вместившим содержимое всех оставленных ампул, и судорожно искал вену…

Ну, вот и нужная дверь. Ломлюсь, как обезумевший от страха беглец, во что бы то ни стало стремящийся уйти от погони. От моих неистовых ударов вскочит и остывший трупак.

Наконец-то заскрипели замочки и засовы. Какая дивная и ностальгически знакомая мелодия из металлических звуков! Я по ней соскучился. Да что там, истосковался!

Дверь приоткрывается на цепочке — обшарпанная, грязная дверь барака. В узкий разрез между косяком и дверной пластиной вижу искаженное лицо барыги Валеры. Из хаты бьет в нос запах уксуса, представляющийся дивным ароматом экзотических культур.

Со своей стороны, видя знакомое лицо, барыга Валера снимает цепочку и открывает дверь своей полусгнившей хибары.

Пока он открывает, я приговариваю-причитаю:

— Быстрей, быстрей, чума болотная. Кумарю, как сволочь последняя.

— Заходи, — скрипит Валера, чуточку посторонясь и пропуская меня внутрь убогого жилища.