Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Под водой притаившись
ждет и ждет местная Мелюзина —
Меланхолия твердо суля
освобожденье от всех
фальшивых имен тому кто
к ней приблизится неосторожно

Дороги: широкие, узкие, всякие, под гору, в гору,
снегом забитые, ночью, во всякую пору,
смешав и концы и начала, ставят судьбу н а кон,
пока доберешься, ты — падаль, убит и оплакан,
каждый получит на долгом пути свое место,
но под землей. В темпе марша, allegro и presto,
едут, бегут, по ту сторону, дальше и дальше,
не оборачиваясь, часто не чувствуя фальши,
пока не приспело, пока не устанут от бега,
но все еще к цели стремясь, без любви и ночлега,
топая тяжко, идя напролом, вопрошая напрасно
ясное небо: смысл жизни — вся жизнь, что не ясно?

Между ухоженными палисадниками
бледно-восковыми автомобилями
и синтетическими тюльпанами
затеряешься в мыслях своих
обозревая столетье.
Но в каждом окне между тем
доверительный и спокойный
взгляд медузы Горгоны.

На тусклых гранитных плитах
опавшие листья будто
шевелятся, надгробный камень
погружается в царство мертвых:
там чужбина с правами гражданства
для ушедших, власть вампиров —
лавра, дуба и кипариса.
Время сотрет
имя твое. И никто не
приподымет из любопытства
плющ, скрывающий
неповторимость твою.
Потому что и ты вернулся
в мир немеркнущей тайны,
остающейся —
сколько слов на камне ни выдавишь —
неподвижной.

Зной стоит в городе
как последний свидетель:
всюду пустынные тротуары.
Невидимые власти проводят операцию
по выселению населения.
И лишь в прохладном сумраке пивных
сомнительные личности цепляются
за жизнь. Высохшие как мухи
незаметно уснувшие: давно все
распрощались друг с другом.
В тишине все отчетливей
слышно как город рассыпается по частям.
Шуршит смятая
пергаментная бумага и расправляется
потихоньку.
«Скоро буду» — бесхитростно врет
записка в стеклянной двери:
я купил бы загадку-другую
от бессонницы но кассир
сфинкс
вернулся к своим пенатам
в тот некрополь где всем веселее

Туманные испарения. Невероятная
грязь. Здания, не находящие себе места: всякий
город здесь прячет концы: здесь
прохожие с упорством маньяков растворяются
в молоке несмотря на симуляцию электричеством
полной ясности по вечерам:
все — только видимость
потому что мы рано сдались на милость
приюта и богадельни
где врачуются наши печали.
Сил больше —
для того чтобы ногу просунуть в дверь
между пространством и временем —
нет никаких.

Пожелтевшие листья хранятся вечно
и год за годом
выставляются напоказ.

Разлетающаяся перспектива
старых берлинских улиц
в наше «сейчас»
из туманного их «вчера».
С чердаков до подвалов
залитых затхлой историей
с запахом сожженного угля
душных от плесени
сырости ненасытной —
но снова роняет широкие листья
каштан-фаталист. И сны повторяются
за каждым углом словно выцветшие
фотографии из семейного альбома:
унесенные вихрем — теперь сувенир
взгляд на память рядом
а не достанешь. В телефонной будке
с выбитыми стеклами
листаешь растерянно справочник
но ищешь напрасно: где вы
Снежинка Соломинка
Суламифь.

Пожаром пахнет мировым любой костер,
пожаром, жрущим города в объятье черном;
отцвел он, отпылал — а прежде был остер,—

улегся в нашем забытьи тлетворном,
со стен старинных прорицанья стер,
и лишь на кухне жар — с дымком проворным.

В садах осенних горьковатый дым.
И тленье листьев в ворохе густом
так медленно. — Все говорит о том,
что шар земной давно горит под ним.

Надвинулся мрак
а вокруг нас порхают птицы
как будто они не поверили
что наступила ночь

Ни дуновения ни ветерка
ничего у нас не осталось
все равно — день катился к закату
на закате всех дней

Воспоминания
поранили память твою
и окрасили сны
в цвет крови

Вчерашний снимок
в газете: грот
Кумской сивиллы
пуст —
не о чем больше
вещать.

Улеглась моя тоска
по Тебе путешествие
твой навеки я странствие: Ты —
это пять тысяч метров
в зеленом квадрате населенном
стайками птиц
кротами полевками и теми
кто появляется только ночью:
добродушные призраки
мои новые господа
с тех пор как от прежних отрекся
во имя прохладно-ленивых
Но печали своей
я так верно служил
что крылья себе заработал
как у той стрекозы
возвращенья которой
напрасно здесь ожидают

Бесконечный закат
один за другим
вслед за угасшим. Опять
тишина прикидывается перемирием.
Только полная неподвижность деревьев
говорит тебе — это еще не все.
А единственный твой трофей —
синева
и дешевое золото на горизонте.

Как и в самом начале карманы
мои пусты. Апокалипсис
на подоконнике — в стройном походном порядке
цепи царя муравьиного.

Другие цари земли
точно в таком же беспамятстве
пойдут по твоим следам.

Ранние заморозки
вторгаются к нам не спросясь — и ночь
накрывает нас с головой
Хотя в теле тепло еще
держится благодаря
обжигающим прикосновениям будущего праха

Одиночество навеки
обжалованью не подлежит:
неужели хожденье на двух ногах
со сломанным хребтом — единственный
образ и подобие и судьба?

Лучше сиди себе тихо
и в ящик гляди
каждый вечер
в расцвеченный вакуум
чем ближе ночь
тем заметнее жизнь истекает
из закутанных в пледы
слишком рано так холодно
только ли в этом году?

Как чурбан бесчувственный
в морозные ночи луна
в страшной сказке
когда оживают мертвые
там
где не волки воют
а люди
над мертвенной белизной снегов
и застывают под ними
Как треснувший камень
на котором клубятся
наши тени и
колеблются
чересчур уж легко
для чугунного будущего

и все же летим как всегда
без сожаления в ту страну
где жизнь невозможна:

в сплошные подобия