Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

А почему ты так громко говоришь, спрашивает у него сестра.

Вовсе не громко, отвечает отец и обращается к господину Вейльхенфельду: Очень жаль, дорогой Вейльхенфельд, но мне придется отвезти вас домой.

А почему они кидались камнями, спрашиваю я отца.

Кто это кидался, спрашивает сестра.

Никто ничем не кидался, говорит мама.

Ах что вы, право же, не беспокойтесь, тут совсем недалеко, дойду пешком, говорит отцу господин Вейльхенфельд и кладет яблоко в карман пальто. Я не боязлив по природе, и запугать меня им не удастся.

Все-таки лучше я вас подвезу, говорит отец господину Вейльхенфельду.

Однако, принимая эту услугу, я впутываю вас в свои неприятности, а этого мне не хотелось бы, господин доктор, говорит господин Вейльхенфельд и удерживает отца за рукав его куртки.

Надо бы, чтобы мужчина оставался в доме, говорит мама, которая хорошо относится к господину Вейльхенфельду, но ей жутковато сидеть дома одной, тем более что рядом бродят чужие.

Я сразу же вернусь, говорит отец и гладит маму по голове.

Нажав на ручку, он распахивает дверь своей настоящей ногой и быстро выходит во двор, чтобы найти тех, кто бросался камнями.

Он прихватил карманный фонарик и свою дубовую палку, она обычно за дверью висит. А револьвер, который он с войны привез, ему взять с собой нельзя, потому что отец дал себе слово никогда больше не прикасаться к оружию, поэтому закопал его в лесу и место позабыл.

Останешься дома, говорит он мне.

Прихрамывая, он выходит во двор и кричит в темноту: Кто здесь?

Он обводит фонариком двор, кусты, гараж, но те, кто кидался, ему не отвечают. Потом отец проходит за дом, мы слышим, как он приволакивает свою ненастоящую ногу на садовой дорожке.

Кто здесь, повторяет он.

Вернись, кричит ему мама во двор, не оставляй нас одних.

Не делайте глупостей, господин доктор, кричит господин Вейльхенфельд.

Подумайте о семье, кричит господин Магириус.

Сейчас, сейчас, иду, отзывается отец из-за дома. Его давно уже не видно. Мы стоим в прихожей и всматриваемся в темноту. Глаза у мамы становятся совсем беспокойными, потому что отец там, на улице.

Я уверен, бросали они не булыжники, а совсем маленькие камешки, говорит господин Вейльхенфельд, чтобы успокоить маму.

Colloquium interruptum [2] Прерванная беседа (лат.). , говорит господин Магириус господину Вейльхенфельду и фыркает.

Мне дали понять, что я переступил границу, говорит нам господин Вейльхенфельд. Хорошо, я предупрежден. Сегодня слишком далеко зашел, что ж, теперь мне это известно. Нельзя покидать отведенного тебе места, придется сидеть дома.

Такого ни в коем случае нельзя допускать ни здесь, ни в любом другом месте, говорит мама господину Вейльхенфельду.

Кто здесь, кто здесь, кричит отец за домом. Его голос слышен, наверное, до самой каменоломни, но все равно ему никто не отвечает.

Они или убежали, или спрятались за сарай. Но туда отец не заглядывает, потому что там ему не пройти. Он возвращается.

Пойдемте, Вейльхенфельд, они уже ушли, говорит отец и берет господина Вейльхенфельда под руку на всякий случай, хотя обычно, из-за своей ноги, сам опирается на мамину руку.

Господин Магириус берет господина Вейльхенфельда под руку с другой стороны, хотя и у него тоже ноги больные. Все-таки они пытаются идти вместе, подводят господина Вейльхенфельда к машине, отец усаживает туда сперва господина Вейльхенфельда, потом господина Магириуса и, так и не включив фары, выкатывает со двора и быстро едет прочь. Тогда я с мамой закрываю дверь на ключ, отношу наверх сестру, которая снова заснула в отцовском кресле, подметаю осколки в родительской спальне, затыкаю разбитые окна газетами и все время приглядываю за мамой, которая то и дело пытается высунуться из окна, посмотреть, не идет ли отец. Нельзя, говорю я и оттаскиваю ее от окна. Наконец отец возвращается, я ложусь в постель и сразу…

Господину Вейльхенфельду уже за шестьдесят, здоровьем он отнюдь не блещет, да и сердце никудышное, говорит отец после того, как однажды утром в понедельник осмотрел его у него дома на Хайденштрассе и прописал маленькие беленькие таблетки, только они, наверное, вряд ли ему помогут. Тем более что…

Что, спрашиваю я.

Он должен весить как минимум килограмм шестьдесят, а он и до пятидесяти не дотягивает и даже продолжает худеть. Это великий ум, а вот тело его усыхает и скоро исчезнет совсем, и тогда его забудут.

Ну, спрашиваю я его, а что — тем более?

Отец вздыхает.

Чтобы нам снова не выбили стекла, мама опустила все жалюзи и слегла в постель, потому что у нее был нервный срыв, и теперь снова началась колика, и она даже есть ничего не может. Отец все время достает свои шприцы и бегает к ней наверх, а в нашей кухне теперь орудует тетя Ильза и на всех готовит. Мы тремся возле тети Ильзы, но про окна нам надо помалкивать, потому что она разнесет это по всему городу, что лишь ухудшит дело, говорит отец.

А можно ей рассказать про то, что у нас господин Вейльхенфельд был в гостях, спрашиваем мы.

Нет, тоже нельзя, говорит отец, ни в коем случае. Он снова бежит со шприцем в мамину комнату, откуда слышится ее стон, а тетя Ильза кричит из кухни, что ужин готов. После ужина, о котором мама даже и слышать не хочет, мы с сестрой идем в город, чтобы посмотреть на господина Вейльхенфельда хоть через окошко его квартиры, как он там. Но самого господина Вейльхенфельда мы не увидели, хотя у него свет горит. А когда уже собирались домой возвращаться, заметили его тень на стене. Впрочем, кроме тени, и сам господин Вейльхенфельд тоже дома, потому что слышно, как он покашливает. Сидит небось над своими книгами, а может, задремал или же придумывает что-нибудь из головы, какую-нибудь новую идею. Наверное, при этом он совсем склоняется к столу, чтобы, как только идея появится, не потерять ее, а сразу записать в книгу. А когда мы потом уже пришли домой, сестру уложили спать и она, наверное, уже заснула, а тетя Ильза убрала на кухне или, по крайней мере, сказала, что убрала, и мы с отцом остались одни, я его спрашиваю, был ли он сегодня у господина Вейльхенфельда, а он отвечает: Был, был.

И что он?

Поговорили, но только не про хулиганов, а про его сердце, которое дает сбои, отец вполне отчетливо их слышит. Зашла речь и обо мне тоже, видно, я понравился господину Вейльхенфельду, он даже назвал меня смышленым мальчиком.

А что он еще говорил, спрашиваю я.

Ну, еще он спросил отца, правда ли, что я люблю рисовать. Если да, то он мог бы давать мне уроки рисования, скажем, раз в неделю.

Разве он умеет рисовать?

Если берется учить, значит, умеет, говорит отец. И потом покупает мне, потихоньку, чтобы сестра не видела, потому что она сразу разнылась бы, что хочет точно такую же, коробку цветных карандашей и пачку белой бумаги, и я в тот же день, то есть во вторник после обеда, с чисто вымытыми руками иду через рыночную площадь к господину Вейльхенфельду на урок рисования.