Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Господин Вейльхенфельд, говорит отец, может целыми днями сидеть над книгой, вслушиваясь через нее в далекое прошлое, отделенное от нас многими веками и тысячелетиями. Так сидит он за столом в своей комнате, подперев лоб рукой, обводит прищуренным взглядом стены, покачивается вперед-назад, потом закрывает глаза и вдруг слышит, только не ушами, а внутренним слухом, слышит голоса прошлого, целый хор голосов прошлого, и тогда сам он начинает безмолвно взывать к ним со своего кресла, его беззвучный зов с мягким саксонским акцентом вырывается из комнаты в коридор и в открытое окно спальни, проносится над яблонями, над садом, надо всем нашим городом и улетает в иные края, в иные времена. Вот так можно себе это представить, говорит мне отец. Слышат ли господина Вейльхенфельда или нет, сейчас этого никто не знает, еще не настало его время, но отцу кажется, что зов его не будет услышан и звучит он напрасно. Господина Вейльхенфельда донимает бессонница, и засыпает он лишь тогда, когда голоса ему слышатся особенно явственно, он и во сне продолжает внимать им. Они раздаются для него со всех сторон, говорит отец, который как-то раз, зайдя к нему, застал его именно в тот момент — слушания, и потом, стоя у окна с сигарой, называет его Великим Слушающим.

Он вышел мне навстречу по коридору и протянул руку. На нем был праздничный костюм, в котором он приходил к нам в тот раз, когда не смог допить кофе.

Значит, ты нашел мое логово, спросил он.

Ага, ответил я, ведь вас на стене видно через окно.

С улицы видно, насторожился господин Вейльхенфельд и слегка побледнел.

Да, сказал я, видно вашу тень.

Стало быть, ты узнал мое логово по моей тени, спросил господин Вейльхенфельд, который даже и не догадывался, что снизу его тень видно.

Да.

Тогда господин Вейльхенфельд сказал, что вообще-то тень философа — это его книги и, вероятно, мне хочется взглянуть на них.

Или, может быть, нет, спросил господин Вейльхенфельд.

Да, это было бы интересно, сказал я.

Если не считать отца, господина Магириуса и женщины, которая ходила сюда прибирать, я был первый, кому он позволил было войти в его квартиру и осмотреться, как он тут живет. Я сперва прошел по коридору, а потом по его рабочей комнате. Из маленького окошка в коридоре я посмотрел на садик позади дома. Там стояли старые, поломанные подпорки для фасоли, вокруг которых он гулял и которые из любви к порядку всегда поправлял, чтобы стояли прямо.

Когда я только вошел в квартиру, мне показалось, что я сейчас задохнусь от духоты. Но потом я привык и стал думать, что у господина Вейльхенфельда просто слишком жарко.

Я снял курточку, повесил ее на крючок, а он взял меня за руку и повел в свою рабочую комнату, которую называл кабинетом.

Дверь туда называлась дверью в кабинет, а окна — окнами кабинета. Потом я прошел в самый угол эркера, который, оказывается, выдавался прямо на середину улицы, я его ни разу не видел изнутри и только представлял себе, стоя на тротуаре. Тут стояли два полированных стола, в эркере и посередине кабинета. На том, который посередке, лежали книги, некоторые были раскрыты, а стол в углу, в эркере, был пустой. Сперва господин Вейльхенфельд подвел меня к тому, что стоял посередине.

Вот за этим столом, если тебя это интересует, я написал кое-какие из своих книг, сказал он и погладил столешницу ладонью.

Вот как, сказал я.

Да, сказал господин Вейльхенфельд, только это было давно. Не все, конечно, книги, и не самые главные, те создавались за другими столами и в других комнатах, когда моя жена еще была жива, а у меня еще доставало смелости на то, чтобы их писать. Но те столы и те комнаты остались в далеком прошлом, может быть, их уже и совсем нет. А может, там теперь живут другие, совершенно незнакомые мне люди, которые меня тоже не знают. Порою мне даже кажется, что я вообще никогда не бывал в тех комнатах.

Что вы, сказал я, о вас наверняка еще помнят.

Но кто же, точнее, что может обо мне еще помнить, спросил господин Вейльхенфельд. Стены? Пол? Двери?

Нет, двери, наверное, не помнят, скорее стены, сказал я и постучал по стене кабинета.

Из-за множества книг тут было тесно, точь-в-точь как это мне представлялось, когда я глядел сюда с улицы, нет, наверное, еще теснее. И пахло тут так же, как я это раньше воображал. Похоже, когда господин Вейльхенфельд пишет, он дышит как-то особенно глубоко, ему бы надо комнату проветривать почаще. В углу стоял горшок с каким-то вьющимся растением, которое уже совсем завяло, и его давно нужно было выбросить, но этого господин Вейльхенфельд скорее всего просто не замечал. А может, потому что к нему никто не ходил и он всегда был тут совсем один, ему все равно стало, что в кабинете у него не прибрано, или он просто не знал, куда ему выбросить этот цветок. На полу здесь лежал ковер. У стены стояла кушетка.

Значит, отец тебе все-таки разрешил ходить ко мне, сказал господин Вейльхенфельд. Признаться, это меня удивляет.

Почему, спросил я.

Ну, все-таки, ответил господин Вейльхенфельд. Он принес из соседней комнаты два обитых кожей стула и разрешил мне выбрать который получше. Только садись прямо на сиденье, а не на краешек, не то, чего доброго, стул сломаешь, сказал господин Вейльхенфельд. Ты ведь не боишься меня, старика?

Что вы, сказал я, вы ведь вовсе не старик.

А кто же?

Ну, просто в самом расцвете лет.

Ты действительно так думаешь или где-нибудь вычитал?

Правда, я так думаю.

У него дрожали руки, когда он положил на эркерный стол папку с рисунками, но он ничего не уронил, пока что. Я открыл новую коробку с цветными карандашами, положил на стол рисовальную бумагу, а господин Вейльхенфельд рассказывал, как много народу тряслось в холодном поту от страха, сидя на этих стульях, потому что стулья эти стояли в экзаменационных залах.

Я всегда был требователен к своим студентам, и они меня уважали, хотя, вероятно, сейчас по мне этого и не скажешь, произнес господин Вейльхенфельд и развел руками. Значит, ошибка была все-таки не здесь, и он показал на себя.

Какая ошибка, спросил я.

Видишь ли, я часто задавался вопросом, не сам ли я виноват во всем этом, сказал он.

В чем?

Ты, может быть, подумал, что я только и делал, что размахивал указкой, вдалбливая в головы студентов свои философские идеи, но это вовсе не так, сказал господин Вейльхенфельд. Нет, я всегда говорил себе, что учение должно приносить радость. Ты слыхал об этом?

Нет.

Ну вот, зато теперь услышал, сказал господин Вейльхенфельд.

Потом он открыл папку с рисунками и акварелями, это были работы, сделанные им на каникулах, меня он усадил справа от себя и велел внимательно осмотреть каждую работу, чтобы сказать потом, почему они мне нравятся, или не нравятся, или так себе. Как я вижу, рассказывал он, в основном тут собраны пейзажи, рисунки с деревьями, холмами, крепостными воротами, живописными руинами, городскими улочками, но есть еще и несколько портретов, это лица людей, которых я когда-то, когда был еще молодым, увидел и зарисовал.