Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Гусеницы делятся своими последними известиями,
Кукушка заикается, запекшиеся грядки
Трескаются, пока я тащу лейку,
Пытаясь помочь растениям, доверенным мне.
Тля покрывает овощи. Я вспоминаю
Сад моего отца,
Где не было семи напастей,
Земля паразитов не знала,
Делала дело свое. Ту же землю
Со всех сторон начиняем навозом,
Иначе не даст ничего,
Ленивая, неплодородная.
Чем люди обидели землю?
Мне кажется, нужно спасти
Двадцать семь кустов роз.
Разбрызгивающий ангел, ремнем прикрепив
Канистру в цвет солнца, над плесенью крыльев,
Свой перст простирая, в перчатке резиновой,
Вентиль откроет, и льется часами
Запах горького миндаля.

Красавица была ль не поручусь
ее солагерники выжившие расходились
во мнениях даже о цвете волос
фотографии нет в картотеке
говорили из Польши она.

летом и даже зимой Лиля босая ходила
и семь писем она написала

на построениях заключенных
из куртки в куртку переходили
прилипая к усталой коже
шесть крохотных листков тревожа сны
и достигая незнакомца (не может он
свидетельствовать на процессе)

седьмое отдано за хлеб

Лиля на допросе Лилю переводят Лиля в карцере
удар кнута — имя зачем безответна она
молчит слушая пенье птиц
в клубах дыма

один поклонник старинных пьес в униформе
с черепом на воротнике (пес с классической кличкой) надумал
сделать глаза ее говорящими

по аллее отплодоносивших деревьев
по улице из заключенных мужчин
она пройдет и выдаст одного

глаза твои Лиля нужны прикажи
себе быть беспечной там где знаешь
каждый камень камень каждый

лицо ее плыло мимо
выжившие вспоминали как они дрожали
когда Лиля как мертвая шла
молчала собака по кличке Гамлет
рычал человек приказывая
эксперимент долой

с тех пор ее больше не видели

другие свидетели вспоминали улыбку ее
как она проводила руками по волосам
и прямо прошла в газовую камеру (минуло
двадцать лет с той поры)

о Лиле все вспоминали долго

судьи из Франкфурта решенье внесли в протокол
вычеркнуть
из обвинения этот пункт
слишком похож на легенду

слухи ходили седьмое письмо говорило
мы не выйдем отсюда мы видели
слишком много

Лежа рядом, легко потянуться
И как будто сравняться с тобой,
Лепетать «навсегда», «никогда», «ни за что»,
Пустословием воздух тревожа,
А душой замирать от страха,
Что мы рядом — от ног до макушки —
В последний раз.

Своды старых дубов от дождя
Темно-темно-зелеными стали.
Некошеные травы по горло стоят.
Низко волочатся облака.
Людей задевают, мечтами блуждающих
По дну моря,
Среди утонувших селений, парящих собак,
По жизни, уже не имеющей смысла,
Среди черных дрейфующих водорослей,
Плавающих птиц, летающих рыб.
Сквозь беспокойство мы видим над крышами
Тянутся кили английских военных судов.

Не переставая,
Ветер открывает,
Ветер закрывает
Дверь сарая.
Визг и стон
В воздухе вокруг.
Волны бегут, бегут по телу
Огненно-рыжего кота, идущего
Лугом некошеным.

Отрубленные головы коров
Парят над лугами в тумане,
Рогатый пастор с красными глазами
Блуждает вечером по торфоразработке.
Последние птицы лета говорят
Разумными людскими голосами.
Пришла пора проститься
С листьями, цветами.
Солнце наполовину над лесом,
Наполовину над лесом.

Всегда хотят тебя мои глаза,
Взлетают волосы мои к тебе, и часто
У ног моя трепещущая тень
Сливается с твоею, целый год
Крупинки соли тебе я сыплю.

Павлин презирает курятник.
Сидит по ночам на трубе дымовой.
Греет гузку. Свет лунный, прозрачный
Глазастые перья вдруг проявляет,
Они закрывают мое окно. Утром
Павлин улетает. Светает.

Кошка и я.
Кошка ничья, светло-серая.
Сидели под поздним уходящим солнцем.
Нас лень обуяла. Мы двинуться не могли.
Коровы щипали редкие травы.
Кашляли по-человечьи.
Кошка ждала котят. Тяжелая жизнь
Намечалась на фоне падающей листвы.

Мое тело, мой провожатый,
Всю жизнь преследует меня.
Форма тела — темная тень.
Суть его — собачье желание
быть рядом.

Несколько слов набросаны мелом
под дождем,
На асфальте.

Снег черен в городе моем
Собаки бегают по грязи
Люди этого времени
Посиживают в шезлонгах
И теплый хлеб едят

Воркуют голуби на крыше
В сараях находят защиту
О будущем гнезде мечтая
Они кладут под черепицу
Свои надерганные перья

Я в черной шубе выхожу
Я дружески зову собак
Они показывают мне
Устало воя белый снег
Лежащий на еврейском кладбище.

Определяли местность
врассыпную бегущие кошки, мыши,
разрывающиеся птичьи стаи,
низко летающие убийственные крепости,
фонтаны, ключами бьющие из земли.

Вниз, к улице сердце летит
В оборвавшемся лифте. Дикий стук в голове,
Качанье в толпе, средь людей и машин,
В ораве орущих ценников,
Где все предложенья и неба, и преисподней
На наших руках безвольных свой дух испускают.
Тела, словно атомы, двигаясь, соединяются,
И расщепляются, и синтезируют, словно инертное месиво,
В шахтах вздуваясь, меж сумрачных стен, гробясь
В дыме падающих туч качаются верхушки необтесанных домов,
Не ощущаю себя. Тьма наступает.
Дрожащим глазам нет опоры
В безумии города. Слезы
Из глаз истекают на землю, и рвота,
Меня облегчая, в яму сливную течет.
Грязь застывает. Мое остается со мною.
На локте твоем повисаю и различаю
Звуки и голоса,
Людей узнаю, красивых, богатых, седых,
Помойных людей с серыми лицами
И бородатых евреев.