Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Вопрос: о чем ему думалось в это время? Что представлялось? Что он переживал? О чем мечтал?

(От чего страдал?)

На третий день рано утром в Albergo del Sole появился крестьянин из Эмилии, который справился о синьоре Фабрицци, под именем которого записался Б. в гостинице. Шатаясь, Б. спустился по лестнице. Он кашлял, лицо его было бледным, щеки ввалились. Он не сказал ни слова, лишь глядел на крестьянина. Тот прошептал, что ему поручено проводить синьора до границы. Окольным путем он провел его к телеге с сеном. Крестьянин объяснил, что Б. должен спрятаться в сене, иначе их задержат на заставе. По его огромной бороде его тут же узнают и задержат. Сначала Б. в ужасе отказался. Но потом, не увидев никого на улице, он залез в сено.

В Кьяссо в одежде католического священника он перешел границу. Лишь теперь узнал он, по какой причине провалилось восстание в Болонье. За несколько дней до этого двадцать восемь мадзинистов были схвачены на вилле «Эрколь Руффи», вблизи Римини, возможно из-за предательства. Революционеры из Эмилии так и не пришли, хотя исчислялись тысячами. Лишь несколько повстанцев вступили в стычку на окраине города; почувствовав отпор, они сдали позиции и отошли.

Это все.

Когда Б. узнал об этом, он заплакал.

Итальянские исторические книги не упоминают ни о каком восстании в Болонье в 1874 году.

Революция не приняла бренных останков Б. Многочисленные предложения перевезти гроб Б-а в Москву или в Премухино были отклонены советским правительством. Делегация анархистов из Швейцарии в феврале 1921 года предприняла срочную поездку в Советский Союз, чтобы принять участие в похоронах князя Кропоткина. И тогда в последний раз по улицам Москвы пронесли черные флаги анархистов. Через две недели после смерти Кропоткина вспыхнул Кронштадтский мятеж.

Могила Б. находится на кладбище Бремгартен в Берне. В 1966 году, когда истек срок владения этим участком кладбища, рекламный агент Пауль Гредингер взял его в аренду на пятьдесят лет. На могильной плите стоит надпись латиницей:

MICHEL BAKUNIN

1814–1876

RAPPELEZ VOUS

DE CELUI QUI SACRIFIA

TOUT POUR LA LIBERTE

DE SON PAYS [7] Помните о том, кто пожертвовал всем во имя свободы своей страны (франц.).

Здравствующих родственников Б-а он не смог отыскать. Дочь, преклонного возраста, умерла в 50-х годах неподалеку от Неаполя. Следы сына, князя Луиджи Бакунина, затерялись… он нашел письмо 1932 года, в котором Луиджи протестует против романа “Il diavolo del Pontelungo” написанного Рикардо Баккели, поскольку автор, по его мнению, искажает в нем жизнь отца. Через библиотекаря он узнал, что в Neuchâtel живет родственник Джеймса Гильома (какое-то время один из близких соратников Б-а), художник Гильом Гильом, возможно, от него он узнает что-нибудь новое. В телефонном справочнике он его не нашел. В ратуше ему дали его адрес, но только после того, как он предъявил свои документы. Г. Г. жил за городом в La Coudre. Поскольку у него не было телефона, пришлось сообщить о своем посещении почтовой открыткой. И тогда он отправился — это было в воскресенье после обеда — по одиннадцатому маршруту до Chemin de la Chable, оттуда пришлось идти пешком до Chemin des Ruillieres. Там дома кончались, а улица переходила в чистую пешеходную дорожку, которая через Bois'l'Abbé вела к Chaumout. Он решил, что зашел слишком далеко, когда меж низких деревьев и за высокой изгородью показался дом, то ли перестроенный барак, то ли что-то вроде садового домика, огороженного проволочной изгородью. Он поискал звонок, не нашел, а поскольку дверь была закрыта, ему ничего другого не оставалось, как позвать хозяина. Через некоторое время из дома вышел старик, за которым нерешительно проследовали две кошки. Садовая калитка была открыта, и он представился. Старик лишь кивнул и движением головы пригласил идти за ним. Одну кошку он взял с земли на руки, а другая побежала впереди. Он пошел за стариком. Снаружи дом выглядел несколько запущенным, временным жильем, как будто здесь и жили временно. Когда он вошел внутрь, то убедился в обратном: ему показалось, что здесь ничего не менялось десятилетиями, как будто все было сработано на века, мебель грубая, тяжелая, незыблемая, так же как и вещи на столе, пепельница, ваза, большая пузатая бутылка из-под вина, горшок, бокал, все это черное от дыма и как будто из тяжелого металла. Он последовал приглашению старика и сел, но ему не пришло в голову подвинуть кресло к столу или, наоборот, стол придвинуть к креслу. Старик ни разу не пододвинул ему пепельницу, когда он закуривал сигарету. Вещи тут казались вечными, неизменными. Он удивился, что художник наклонялся вперед, когда готовил чай; тот был высок ростом и чуть ли не касался головой низкого потолка. Его речь была медлительной и тяжеловесной. Говорил он на каком-то грубом, твердом (с ударением на первом слоге) французском, характерном для жителей Юры, у него была привычка делать долгие паузы. Сначала он во время этих пауз бросал какие-то замечания, вводные фразы, но художник не обращал на них внимания… пока он не понял, что паузы — это неотъемлемая составляющая его речи.

Гильом рассказывал о пустяках. Почти ничего о Б. Пара фраз о его дяде Джеймсе, которого он помнит за письменным столом или играющим на пианино (он сказал: taper [8] бренчать (франц.). ), в то время как пепел его бразильской сигары падал на клавиши; или в дорожном пледе и с маленьким чемоданчиком в руке (car il était toujours prét [9] ибо он был всегда наготове (франц.). ). Он вспоминал также о похоронах, кажется, они были в 1916 году, да, во время войны в Европе, это произвело на него неизгладимое впечатление, и он никогда этого не забудет, хотя тогда был еще ребенком. Старик указал на книжную полку позади себя, на ряд толстеньких книжек в одинаковых переплетах, на которых стояло имя: Джеймс Гильом. Они пили чай. Он поднес чашку к губам, но быстро поставил ее обратно, на неподвижное блюдце на столе, испугавшись, что она прилипнет к его рукам и будет становиться все тяжелее и тяжелее, и наконец утянет его на пол. Даже сигарета показалась ему как бы свинцовой, и дым, который он выдыхал, долго неподвижно стоял в воздухе. Он удивленно разглядывал кошек, грациозно прыгавших рядом.

Художник говорил о своих картинах, одну из которых он увидел еще в прихожей. Здесь, в комнате, над книжными полками, висели две картины большого формата, без рам, он рассматривал их, пока художник говорил. Рабочие в фабричном цеху, из голов которых бьет красное пламя, а наверху, на крыше, на шесте, голубь расправляет крылья. Другая картина представляла собой ландшафт предместья: заборы, дорожные указатели, столбы; молодой рабочий на велосипеде, рядом девушка, ее рука легко касается плеча юноши; они отводят глаза друг от друга. Рядом, это было что-то вроде ателье, он увидел еще одну: распятый Христос в сборочном цехе, рабочие согнулись над конвейером — и никто не замечает над собой креста. Остальные картины были завешены материей. Он не решился попросить снять покрывала. Он не смог бы сказать, хороши или плохи были картины. Самое удивительное было то, и об этом он раздумывал еще долго, что контуры расплывались, потому что художник, окончив картину, разбрызгивал по ней краски; сотни маленьких звездочек краски расходились по всей поверхности наподобие заградительной сетки и закрепляли собой содержание, в то же время разрушая его.