Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

На второй или третий день нашего пребывания в Локарно мы с Б. поехали на лодке в купленный на его имя, расположенный недалеко от города дом, который он хотел нам показать. Мы пристали к берегу, поднялись по узкой тропе в гору и вошли в небольшие воротца. Я увидел перед собой одноэтажный дом с выцветшими стенами, которые когда-то, по-видимому, были выкрашены желтой краской. Фасад, выходящий на озеро, был выше, чем остальная часть, как это обычно бывает у домов, построенных на откосе. Толстые каменные стены придавали этому старому зданию, показавшемуся мне не слишком уютным, вид маленькой крепости. Когда мы вошли, нас встретил сырой, затхлый запах. В задних комнатах было темно, потому что окна выходили на круто поднимавшуюся гору, где был разбит маленький фруктовый сад. При этом, правда, дом располагал многими удобствами для устройства убежища. Отсюда можно было незаметно пробраться к озеру и потом идти в любом направлении. Можно было на лодке добиться до Италии, минуя таможенный пост. Б. начал рассказывать, как итальянские революционеры и он вместе с ними устроили здесь передвижную типографию и во время восстания печатали прокламации, как они здесь соорудили склад оружия, накапливали бомбы и другое оружие, а потом переправляли в Италию… Мы окончили осмотр и отправились в нижний этаж, где домоправитель приготовил закуску из хлеба, сыра и плохого, кислого вина.

На другой день он остался на «Баронате» один. Последние постояльцы разъехались рано поутру. Через открытое окно он слышал сквозь сон весь прощальный церемониал: стук дверей, шаги на гравиевой дорожке, то громкие, то приглушенные голоса, рев мотора. Он еще долго лежал так, вытянувшись, с закрытыми глазами, не двигаясь, прислушиваясь ко всем звукам, которые казались ему слишком громкими.

Целый день он оставался в своей комнате и читал “Il diavolo del Pontelungo”, книгу, что дал ему с собой Мондада. За день до этого он был с ним на могиле Георга на кладбище Minusio, в пяти минутах ходьбы от «Баронаты». Государство и анархия близко друг от друга. Вечером он прошел по комнатам, которые были открыты, а они были открыты все, кроме двух комнат хозяйки, и везде включил свет. На веранде, которая теперь была заставлена старой белой мебелью, он открыл окна. Он читал о пристрастии Б-а сидеть на веранде, в летние вечера тот даже нередко просил накрыть ему здесь стол; внизу, на террасе, чувствовался ветер с озера. Из окон открывался роскошный вид, далеко простиравшийся над Lago Maggiore, отсюда — до Magadino, San-Nazzaro и Indemini, маленькой деревушки глубоко в горах, вблизи итальянской границы, там Б., видимо, как рассказывают еще сегодня, хранил оружие и динамит. В ясную погоду с веранды можно было посылать световые сигналы вплоть до Indemini. Он несколько раз включал и выключал свет.

Б. любил хорошо освещенные помещения, и когда к нему приходили, свет на веранде горел ночь напролет. Однако Кафиеро, постоянно заботившийся об экономии, запрещал ему это. А для Б. это являлось воспоминанием о родительской усадьбе в Тверской губернии; его мать заботилась о том, чтобы в гостиной всегда горела керосиновая лампа, свет ее можно было заметить издалека, когда они возвращались из города в глухую деревню Премухино.

Он спустился вниз, по уже тогда немного расшатанной, а теперь совсем обветшавшей лестнице в бывшую гостиную, где находился камин, крытый зеленым кафелем; камин остался тот самый. Много времени спустя после смерти Б-а все здесь перестроили и из больших помещений сделали маленькие комнаты для постояльцев. Будучи убежденным атеистом, Б. никогда не посещал домашнюю часовню, он просто приказал, въехав в дом, запереть в нее дверь. Те, кто жил в «Баронате» после него, без всякого зазрения совести соорудили на этом месте душевую, а из крипты сделали туалет. Наверху под потолком еще видны новоготические своды.

Его охватило удивительное чувство: тут, в этом доме, один, он ходит по комнатам, прогуливается по коридорам, открывает окна и посылает световые сигналы в Италию; он сидит в старом, протертом кресле с высокой спинкой, греясь у камина, время от времени подбрасывая чурбачки в огонь; он стоит под вековым камфарным деревом и поднимает опавший лист, растирает его между пальцев и нюхает: все это и буднично, и литературно, и чуждо, и бессмысленно. Здесь, где все должно было напоминать о нем, ничто о нем не напоминало. Существовало лишь его собственное воспоминание, создавшее Б-а из ничего. Он осмотрелся вокруг. С побеленных стен, из глухих окон, из этой незыблемой окружающей обстановки исходило отражение Б-а. Нет, «Бароната» еще не стала музеем. Возможно, как раз это его успокаивало.

Б. привык поздно вставать, так что приходить к нему разрешалось только около десяти часов утра. Стояла солнечная погода, и со света на улице его комната, находившаяся в нижнем этаже, показалась мне совсем темной. Одно или два окна выходили на темное место, может быть в сад, и пропускали совсем немного света. У правой стены в углу я заметил в потемках большую низкую кровать, на которой лежал Б. Лежа, он протянул мне руки, тяжело переводя дыхание, поднялся с постели и начал медленно одеваться. Я оглянулся. У стены стоял длинный стол, заваленный газетами, книгами и письменными принадлежностями. Рядом находились простые, доходящие почти до угла комнаты деревянные полки, также заполненные всевозможными бумагами. В середине комнаты, на круглом столе, самовар, стаканы, табак, сахарница, ложки… все вперемешку. Стулья не прибраны, на некоторых журналы и книги, просто негде сесть.

Б. невероятно высок и массивен, лицо одутловатое, под светло-серыми глазами — мешки. Огромную голову венчает высокий лоб, но больше всего поражают все-таки его наполовину поседевшие, курчавые бакенбарды. Он одевался, задыхаясь, и время от времени посматривал на меня. Разговаривая, он шепелявил, потому что у него не хватало многих зубов. Когда он нагнулся, чтобы надеть сапоги, я заметил, как остановилось его дыхание. Выпрямившись, он тяжело задышал, дыхание пресеклось, его одутловатое лицо посинело. Все это доказывало, что болезнь уже дошла до крайней точки. Когда он оделся, мы вышли на террасу. Скоро явился почтальон с грудой газет и писем, и Б. начал просматривать их. Позже появился Зайцев, и завязался разговор о восстании в Барселоне, окончившемся провалом. Б. сказал, что сами революционеры очень виноваты в неудаче восстания. Надо было поджечь государственные здания! Таким должен быть первый шаг в любом восстании, а они этого не сделали. Он совсем разволновался.

Он поднялся во второй этаж виллы «Бароната». Дом находился примерно на сто метров выше «Баронаты». Б. велел построить его для укрытия революционеров, которые преследовались по всей Европе. Трехэтажный желтый дом давно стоит пустой и постепенно ветшает. Ставни закрыты, окна выбиты. Он шел по пустым комнатам и слышал, как тикают часы: вода капала медленно и непрерывно из протекающих труб; во многих местах прогнил пол. Б., который обладал наивной верой в технический прогресс, приказал установить паровое отопление (для тогдашних условий очень современное), огромную железную плиту для приготовления пищи ему доставили из Парижа, от фирмы на Rue de Miromenisle; она стоит до сих пор, чуть тронутая ржавчиной, в подвале. Тут, рядом с кладовой он нашел и экипаж Б-а, дерево гнилое, колеса сломаны, только металлические части поддерживают друг друга. Наверное, в том экипаже Б. в последний раз ездил в Берн летом 1876 г. вместе с молодым Сантандреа, сапожником. По дороге в Неттлау Б., по-видимому, пересекая Чертов мост, неподалеку от перевала Сен-Готтард сказал своему юному ученику: самый симпатичный персонаж Библии — это Люцифер, он олицетворяет собой в чистом виде идею мятежа.