Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Сходное мнение высказали некоторые другие писатели ГДР — в том числе и переехавшие из нее, например, Гюнтер Кунерт: «Среди многих бесплодных дискуссий и обсуждений последних лет и десятилетий самыми драматичными были, пожалуй, споры о единстве или раздвоенности немецкой литературы». Ясную позицию по этому вопросу некоторое время назад занял и Штефан Хайм: «Что касается меня, то я считаю — обе немецкие литературы, как литература Федеративной Республики, так и литература ГДР, написаны на одном и том же языке и взаимно воздействуют одна на другую. Как бы сильно ни отличались их отдельные произведения по своей тематике, умонастроению или стилистическим моментам, все же, несмотря ни на что, они принадлежат к одной и той же немецкой литературе».

Независимо от того, где — в ГДР, в Западном Берлине, в Гамбурге, Цюрихе или в Вене (или в Швеции, как книги Петера Вайса) — она создается, существует одна литература немецкого языка, и в этом смысле можно, я думаю, говорить о немецкой литературе, а не о «немецкоязычной литературе» — «до ужаса неудачная формулировка, принятая повсюду на вооружение» (Томас Бернхард).

Тем временем и журналисты и ученые стали осторожнее в вопросе о своеобычности литературы ГДР. Так «идет на уступки» Уве Виттшток в предисловии к своей книге «От Сталиналлее к Пренцлауерберг», где он описывает «пути литературы ГДР в 1949–1989 гг.»: «Все попытки «приписать» писателей одного языка на основании их «тональности» и предпочитаемых ими тем к определенному государству приводят к очевидным передержкам». Это, разумеется, не исключает того, что в качестве объекта исследования понятие «литература ГДР» будет охотно применяться в университетах — и именно сейчас, поскольку речь идет об окончательно очертившейся теме, для этого появились все основания.

Тема была. В литературе 80-х годов она необязательно бросалась в глаза, но, оглядываясь сегодня назад, можно лишь удивляться имевшемуся в ней количеству замыслов и порывов, намеков и предчувствий. «Чтобы разрушить Стену, существующую в головах, — говорится в повести Петера Шнайдера «Перепрыгивающий стену» (1982), — понадобится куда больше времени, чем того требуют любые мероприятия по сносу реальной Стены».

Вот несколько строк — ставших уже почти пророческими, а тогда встреченные резкими нападками и непониманием — из поэмы Бото Штрауса, опубликованной в 1985 году: «Хотя бы на миг ощути, / какой болью терзается сердце / того, кто — как некогда Клейст — / страдает, видя родную страну разделенной. / Но только подумай — как это будет, / когда она вновь станет единой, / когда в наших душах / будет играть свою пьесу / История!»

Еще в середине 80-х годов одна лишь мысль о «Reunieren» находилась под строжайшим запретом — а это слово означает не только «воссоединение», но также «примирение» и «встреча», «сбор». Поэтому даже вопрос в стихотворении: «Разве я не рожден в моем отечестве?» — показался весьма подозрительным! И ретиво был заклеймен критиками как «новая германофилия» и «лирика эпохи перелома».

Первой фразе из опубликованной в том же году повести Торстена Бекера «Поручительство» повезло гораздо больше — она бойко и безболезненно внедрилась в сознание общества, хотя была тоже довольно странной: «Может быть, в Германии еще есть место, где жители ФРГ имеют возможность что-то рассказать. Это место — транзитный автобан». А двумя годами позже — как описывалось в моем обзоре литературы за 1987 год — не только Бекер, но и два других молодых западногерманских автора послали героев своих романов на восточно-берлинскую телебашню созерцать город, в те времена строго разделенный: быть может, это было случайностью, но слабо мерцающее «освещение Бранденбургских ворот» (Михаэль Клееберг) [28] Речь идет о романе «Чистая смерть». «казалось сверху ненавязчивым намеком на то, что здесь, на периферии, в темноте, жило своей жизнью что-то, вытесненное из сознания».

Тогда же, в 1987 году, появилась повесть, в которой читатель сталкивается с неожиданным и необычным наблюдением главного героя. Место действия — боннский вокзал: «Остальные пассажиры, стоящие на перроне — собранные, аккуратные, ухоженные, целенаправленные, — показались ему не людьми, а половинками людей. Кругом сновали одни лишь ополовиненные люди. Их недостающие половинки точно так же сновали в Лейпциге. Те, которые суетились здесь, прямо-таки излучали развитость и прогрессивность. Им и невдомек, что за беда с ними приключилась, чего им недостает. И никто, если бы его спросили, не сказал бы, что ему не хватает его лейпцигской половинки, его дрезденской части, его мекленбургской протяженности, его тюрингской глубины. (…) Однако он удивлялся, почему никто не воскликнет: мы — половинки. А уж сам он — тем более».

Почти никто не понимал тогда, три года назад, о чем вообще ведет речь в своей повести «Дорле и Вольф» Мартин Вальзер. Литературная критика почти единодушно отвергла эту книгу, но, конечно, не из-за стилистических шероховатостей, которых нельзя не заметить. Генрих Формвег, например, был весьма резок в своей оценке (в «Зюддойче цайтунг»): «Все это, а также многое другое в повести Мартина Вальзера действительно есть и заявляет определенные претензии. И все это никак не смыкается с реальностью, вся немецкая история предана забвению, и остается одно лишь довольно ловкое плетение словес».

Однако именно Вальзер, и никто этого у него не отнимет, был первым и долгое время единственным писателем, открыто выступавшим за то, чтобы немецкий вопрос не был уделом только профессиональных политиков. Еще за десять лет до своей со временем ставшей легендарной мюнхенской речи «Говорить о Германии», произнесенной в октябре 1988 года, выступая в Берген-Энкхайме, он убеждал слушателей в необходимости того, чтобы «рана по имени Германия» не затягивалась, оставалась открытой: «Мы с полным правом могли бы, говорю я, дрожа от собственной смелости, не признавать ФРГ точно так же, как не признаем ГДР».

Сон оказался в руку — Вальзер сам был, вероятно, больше всех поражен тем, как быстро его мечты были поставлены на политическую повестку дня, когда осенью 1989 года дело дошло до переориентации исторического масштаба. В конце 1988 года Вальзер собрал свои выступления и статьи в один том под названием «Говорить о Германии»; а годом позже возникла необходимость в новом, основательно дополненном издании, так как Вальзер, понятно, не мог лишить себя удовольствия насладиться триумфом и наблюдать за преобразованиями в ГДР в качестве свидетеля и комментатора.

Остальные писатели на Востоке и на Западе последовали его примеру: весной 1990 года (то есть, собственно говоря, еще в 80-е годы, если рассуждать чисто арифметически [29] В тексте: «по Адаму Ризу». А. Риз — немецкий математик XVI века, составитель первых учебников арифметики в Германии. ) Вольф Бирман, Гюнтер Грасс, Кристоф Хайн, Штефан Хайм, Хайнер Мюллер, Петер Слотердийк и Криста Вольф опубликовали свои сочинения и беседы, интервью и речи, относящиеся к германской теме, собрав их в более или менее объемистых томах. Хайм обогнал остальных по количеству страниц, поскольку опубликовал почти все свои интервью и телевизионные выступления, которые хотя бы отдаленно касались немецкого вопроса.