Мэтью Томас - Мы над собой не властны

Сегодня она сидела внутри, листая принесенную с собой «Таймс», и вдруг, нечаянно подняв глаза, увидела, что женщина за соседним столиком плачет. Женщина помоложе Эйлин — должно быть, немного за тридцать. Довольно привлекательная, деловой костюм по фигуре, волосы завязаны в аккуратный хвостик. Она сидела, подсунув под себя руки, и вся тряслась от беззвучных рыданий. Смотреть на это было неловко и странно. Эйлин не могла дальше читать — все время оглядывалась. Всхлипы стали громче. Люди за другими столиками начали переглядываться. Какой-то мужчина, подняв брови, глянул на Эйлин, словно говоря: «Каково?» А у нее было такое чувство, словно отражение в воде тихого озерца потревожил дикий зверек.

Наверное, лучше бы уйти, но она сидела как зачарованная. Оставалось еще пять минут до того, как надо будет возвращаться домой, к Эду. Интересно, чего эта женщина ждет от окружающих? Может быть, Эйлин должна подойти к ней и сказать: «Успокойтесь, все будет хорошо»? Прижать к груди совершенно постороннюю женщину и сказать: «Ну поплачьте, легче станет»? Может, это и правильно — единственно правильно. Но не будет ли это ложью? Как можно обещать, что все будет хорошо?

Эйлин снова уткнулась в газету. Краем глаза она видела, что женщина встала и, выйдя из кафе, направилась в сторону Пондфилд-роуд. Мелькнула мысль пойти за ней, но Эйлин побоялась — вдруг кто-нибудь решит, что они знакомы. Выждав минуту, Эйлин медленно прошла к выходу, по дороге выбросив недопитый стаканчик кофе.

На свежем воздухе ее решимость ослабла. Эйлин двинулась было к автостоянке и, уже подойдя к первому ряду машин, вдруг повернулась и бросилась бегом по Пондфилд-роуд. Она не помнила, когда в последний раз так бегала. Той женщины, может, уже и след простыл, но нужно хотя бы попробовать ее найти. На бегу Эйлин увидела свое отражение в витрине — до чего же дурацкий вид. Немолодая усталая тетка несется сломя голову за какой-то дурой и ведь сама не знает, что ей скажет, если догонит.

На углу Парк-плейс и Пондфилд-роуд Эйлин осмотрелась и заметила незнакомку из кафе — та уже миновала аптеку, направляясь к станции. Эйлин уже знала, как заговорит с ней. Остановит ее и спросит, нельзя ли ей помочь. Скажет: «Не вам одной плохо».

Она побежала дальше. Сердце мучительно колотилось. Почти догнав незнакомку — они уже миновали ресторан «Крейвенс», — Эйлин замедлила шаг, чтобы немного отдышаться и не показаться полной истеричкой, когда заговорит.

Поравнявшись наконец с незнакомкой, Эйлин пошла быстрее, свернула за угол и в обход всего квартала вернулась к своей машине. Там опять передумала и решила объехать кругом — вдруг еще не поздно. Эйлин выйдет из машины и просто постоит рядом с той женщиной, если заговорить не решится. Может, той женщине станет от этого хоть чуточку лучше. И в самом деле, она увидела незнакомку почти на том же месте, где обогнала ее. После секундного колебания Эйлин проехала мимо. От стыда и растерянности она вместо обычного своего маршрута поехала домой какими-то задворками. А та женщина пусть сама справляется со своими горестями. Такова жизнь, и нечего делать вид, будто может быть иначе.

Приближался день отъезда Коннелла. Мама велела ему сводить отца куда-нибудь погулять. Обычные их места — бейсбольные тренировочные площадки — исключались, а на стадионе «Шей» сегодня матча не было. Коннелл повел отца в Метрополитен-музей — ничего другого просто не придумал.

В вестибюле толпились люди, спасающиеся от дождя.

— Совсем как зал ожидания на вокзале, — сказал отец.

Коннелл поразился уместности сравнения и вдруг вспомнил, как они много лет назад стояли на ступенях перед входом в Метрополитен-музей. «Вот почему у нас великая страна! — сказал отец, держа в руке две монетки по двадцать пять центов. — Филантропы прошлого, люди прозорливые и с широкой душой, подарили нам возможность любоваться бесценными произведениями искусства, заплатив столько, сколько каждому средства позволяют». Сам он, впрочем, заплатил рекомендованную цену полностью.

Коннелл провел его вверх по бесконечной лестнице. Они остановились перед картиной под названием «Гольфстрим», изображавшей человека на палубе крошечной парусной лодочки со сломанной мачтой посреди бурного моря. Вокруг лодки кружили акулы, а человек лежал, опираясь на локоть, словно воплощение безмятежного покоя — или, быть может, безграничной покорности судьбе.

— Уинслоу Хомер, — сказал отец.

— Ты его знаешь?

— Один из моих любимых художников. Как-то в детстве мне попалась книга о нем, в библиотеке на Юнион-стрит. Я понятия не имел, кто это такой, просто понравилась картинка на обложке. Я потом эту книгу держал у себя несколько месяцев.

— А я не знал...

Удивительно, отец еще помнит эстетические впечатления детства. У Коннелла защемило сердце, когда он представил, сколько дней они провели на разных этажах одного и того же дома. И захотелось самому стать когда-нибудь человеком, который задумывается о том, что приносит людям радость.

— В какую передрягу попал, — сказал отец. — Интересно, что он делал, когда попадал в передрягу?

— Кто? — спросил Коннелл. — Хомер? Или этот тип в лодке?

Отец только кивнул:

— Какое счастье, что художники пишут картины. Иначе у нас бы совсем ничего не было.

— Ну, может, не совсем ничего! — засмеялся Коннелл.

На улице лил дождь. У отца дрожали руки. Коннелл, держа его под руку, помог спуститься по скользкой от воды лестнице. Дождь хлестал со всех сторон сразу.

На последней ступеньке отец остановился, к большой досаде Коннелла, которому хотелось поскорее спрятаться от жалящих капель. В сероватой мгле отцовское лицо было не разглядеть за капюшоном дождевика и мокрыми очками.

— Что случилось? — спросил он, и тут сквозь пелену дождя сверкнула белозубая улыбка.

— Как красиво!

— Что?

— Всё, — ответил отец, широким жестом поведя рукой.

Коннелл зашел в отцовский кабинет за кассетой и увидел, что отец застывшим взглядом рассматривает свои дипломы. С краю полки несколько книг повалились плашмя. Коннелл поставил их прямо. Все книги покрывал тонкий слой пыли.

Пару часов спустя, когда он принес кассету обратно, отец сидел в той же позе. Коннелл сперва подумал — спит, но он по-прежнему смотрел на стену. Коннелл спросил, о чем он думает.

— Сколько труда, наверное, на них потрачено, — сказал отец.

Когда пришло время ехать в аэропорт, откуда Коннелл впервые в жизни улетал в Чикаго, мама была на работе. Могла бы и отпроситься... Коннелл взвалил на спину рюкзак, повесил на каждое плечо по тяжелой спортивной сумке и отправился на станцию. Отец собирался в церковь, так что они вышли вместе.