Мэтью Томас - Мы над собой не властны

Отец спустился в кухню — все лицо облеплено окровавленными кусочками бумажного полотенца, словно давлеными комарами.

— Может, тебе другой бритвой пользоваться? — спросил Коннелл. — От этих лезвий ты весь порезанный.

— Нормальная у меня бритва.

— Попробуй безопасную, «Мах-три».

— У меня абсолютно нормальная бритва, — проговорил отец сквозь зубы, зло сжимая кулаки.

— Или электрическую.

— Что вы все ко мне цепляетесь?

— Он не цепляется, — заступилась мама. — Он хочет тебе помочь.

— Не надо мне помогать. Я и сам отлично справляюсь.

— Ты слишком много крема мажешь, — сказал Коннелл.

— Неблагодарный сопляк!

— Эдмунд!

Коннелл ушел к себе. Мама заглянула к нему:

— Ты просто люби своего отца, больше ничего не нужно.

— Я люблю, — вздохнул Коннелл. — Я понимаю.

— Через двадцать лет эти ваши ссоры не будут иметь никакого значения.

— Знаю-знаю, — перебил Коннелл. — И мне не приходится терпеть сотой доли того, что вытерпела ты, я в курсе.

Мама помолчала, словно обдумывая его слова. Обычно она за словом в карман не лезла, а тут что-то призадумалась. Лучше бы уж орала на него, как раньше.

— Подумай хорошенько: каким человеком ты хочешь стать? Больше я ничего не скажу. Ты приготовил папе подарок на Рождество?

Коннелл отвел глаза.

— Вот, держи. — Мама протянула ему пару двадцаток.

— Это зачем?

— Сходи купи ему электробритву, раз уж так заботишься.

Наутро после Рождества Коннелл услышал, как отец бреется подаренной бритвой. Спустившись в кухню, отец держал в руках одноразовый станочек «Бик».

— Между прочим, сегодня я не порезался!

— Здорово, — сказал Коннелл. — И как тебе электробритва?

— Я ею не пользовался.

— А я слышал, как она гудела.

— Ничего ты не слышал! — рассердился отец.

— Слышал!

— Сам не знаешь, что говоришь! — Отец махнул станком. — Вот чем я брился!

— Да слышал я.

Мама тяжело вздохнула и вдруг рявкнула на Коннелла:

— Не доводи отца!

— Ладно-ладно. — Коннелл достал из морозильника лед. — Нет, слушайте, ну маразм же!

— Коннелл! — сказала мама.

— Ну я же слышал! Почему он спорит? Пап, зачем ты споришь? Глупость какая-то!

— Я пользовался «Биком».

— Неправда!

— Вот, смотри! — Отец принялся скрести бритвой по сухой щеке. Морщился, но не переставал. — Вот так, видишь?

— Прекрати! — закричала мама. — Прекрати сейчас же!

Коннелл подскочил забрать лезвие. На подбородке у отца выступила капелька крови. Отец попятился и замахнулся бритвой. Коннелл дернулся, отводя голову назад.

— Эд! — взвизгнула мама.

— Ладно, хорошо, ты пользовался «Биком»!

Коннелл старался отнять бритву, но отец, уронив ее, выкрутил ему руку.

— Да, я им пользовался!

Коннелл скривился от боли:

— Пап, а может, ты будешь бриться той, другой? Все-таки сегодня Рождество. Это же мой подарок.

— Ладно. — Отец разжал руки. — А что за подарок?

— Ну, бритва. Я тебе подарил.

— Так я ею пользовался уже, — улыбнулся отец. — Чудо, как гладко бреет!

Окровавленное лезвие лежало на полу, точно улика. Запястье у Коннелла ныло. Мелькнула мысль — схватить с пола лезвие и вот так же пригрозить отцу.

— Я рад, что тебе нравится, — прошептал он.

— Замечательный подарок! — Отец потер подбородок и с любопытством посмотрел на испачканную кровью ладонь. — Очень хороший подарок. Ты добрый мальчик.

Мама быстро отвернулась к посудомоечной машине. Кажется, она еле сдерживала слезы.

— А теперь давайте праздновать, пожалуйста! — попросила мама. — Можно мы ненадолго обо всем забудем и мирно отпразднуем Рождество?

Посреди рекламного ролика, посвященного Дню святого Валентина, отец вскочил и выбежал из дому прямо как был, без пальто. Коннелл догнал его уже на полпути к проезжей дороге.

— Ты куда?

— Вал... Вален... Валтинов день! Надо купить для мамы ва-ле-нен-тинку.

— Когда мама вернется, съездим на машине. Холодрыга же!

Отец молча повернулся и зашагал по тротуару. Коннелл окликнул его пару раз, потом сбегал домой, схватил оба пальто и снова помчался догонять. Отец, дрожа от холода, решительно шел вперед. Коннелл еле уговорил его остановиться на минутку, чтобы надеть пальто.

— Да не беги ты! Я с тобой.

Борясь с ветром, они добрались до центра. Коннелл за локоть повел отца в магазин канцтоваров, к стеллажу с валентинками. Отец набрал целую стопку открыток.

— Папа, погоди! — Коннелл положил ему руку на плечо, успокаивая.

— Мне нужно! — ответил отец, задыхаясь от волнения.

— Давай помогу.

Коннелл забрал у отца пачку открыток и показал на полку со специальными валентинками для жен:

— Вот, отсюда и досюда!

Отец стал хватать открытки одну за другой, без разбору.

— Хочешь, выберу тебе хорошую?

— Да! — крикнул отец.

Коннелл нашел открытку с букетом цветов и надписью: «Любимой жене». Внутри были написаны какие-то безликие сентиментальные пошлости. Коннелл всегда удивлялся: кто покупает эту бредятину? Хотя мама с папой раньше дарили друг другу картинки в таком духе, а долго разбираться Коннеллу не хотелось.

— Красивая, — тихо проговорил отец. — Очень красивая.

Коннелл решил заодно купить открытку для Кейтлин. Удивительно — ему попалась одна, приблизительно выражающая его чувства. Чтобы подчеркнуть искренность послания, требовалось немного юмора, так что Коннелл взял еще и шуточную открытку.

Эйлин нравилось кафе «Старбакс» у станции. Когда оно открылось, многие ворчали: раньше в городе не было сетевых заведений, за единственным исключением — кафе-мороженого «Хааген-Дас». Однако Эйлин не видела причин обходить «Старбакс» стороной. Ей нравилось зданьице в итальянском стиле, с черепичной крышей и отделкой из натурального дерева. Столики на открытой веранде напоминали настоящую пьяццу, какие они с Эдом видели в Италии. Иногда она садилась со стаканчиком кофе за один из этих столиков, наблюдая, как деловые люди торопятся на поезд, а собаки элитных пород тянут за поводок своих хозяев, — хотя чаще Эйлин выбирала место внутри.

Она приходила сюда по субботам на полчасика, отдохнуть от Эда. Приходила не ради общения — просто посидеть одной среди незнакомой толпы и насладиться упорядоченностью бытия: посетителей обслуживают быстро и четко, за стеклом на витрине ровненько разложены пирожные, приятно пахнет взбитыми сливками и кофе эспрессо, тихая музыка не оглушает и разговоры вокруг не переходят в крик со стуком кулаков по столу. Ей нравилось и отсутствие той задушевной атмосферы, какая бывает в кафе поменьше. Человек — это остров, даже если сидит среди толпы себе подобных. Нравилось, что служащие кафе ее как будто не узнают, хоть она и заглядывает сюда так часто. Хотелось, чтобы все оставили ее в покое. И к тому же здесь никто посетителей не торопил — сиди сколько потребуется.