Хавьер Сьерра - Хозяин музея Прадо и пророческие картины

— Неужели вы действительно верите, что…

Но отец Хуан Луис не позволил сбить себя с мысли:

— Занятно, сын мой, что такие «маэстро» приходят, похоже, каждые сто или сто двадцать лет, делают интеллектуальные прививки избранным в надежде, что те станут помощниками в преобразовании мира, и потом исчезают до следующего исторического цикла. Если проследить за их появлением, то можно обнаружить следы их влияния среди первых христиан гностиков, арианцев, катаров ил и адептов «Дома любви». Почему бы не предположить, что твой доктор из Прадо, столь искушенный в древних знаниях, является одним из безвестных магистров, которые выходят из тени, чтобы продолжить традицию и выбрать хранителей тайны?

— Не знаю…

— Я уже старый человек, сын мой. Много читал об этом в книгах, которые хранятся в монастыре, и думаю, совершенно ясно, что именно произошло: один из неизвестных магистров выбрал тебя в качестве хранителя высших знаний. Или как претендента на почетную роль. Как опытный проводник он не показал тебе сразу всего, лишь научил тебя смотреть. Он снабдил тебя инструментарием, чтобы ты мог расшифровать послания других «высших неизвестных», в данном случае на примере шедевров изобразительного искусства. И посчитав, что ты достаточно овладел начальными навыками, испарился, предоставив тебе развиваться самостоятельно, что обычно занимает много времени. Позднее он неожиданно вернется, чтобы открыть тебе твое предназначение и сообщить, что ты стал следующим звеном в цепи поколений. Члены его клана поступают так на протяжении веков. Они исчезают прежде, чем ученики догадываются, кто они на самом деле. Выглядят как обычные люди, которые порой делают предсказания, знают, что говорят о них другие, исчезают внезапно и, как я уже сказал, никогда надолго не задерживаются в одном месте.

— Звучит совершенно абсурдно! — воскликнул я, хотя и признал, что перечисленные монахом черты точно соответствуют характеристике Фовела. — К чему такому, как он, выбирать меня? Я не знаток живописи, святой отец. Я даже Прадо как следует не знаю. Если ваша догадка относительно его личности верна, Луис Фовел ошибся на мой счет. Он выбрал неправильного ученика.

Августинец покачал головой:

— Сын мой, сколько раз ты с ним встречался? Три, четыре?

— Пять, святой отец.

— В таком случае поверь, у нас не осталось времени, — произнес он, и в глазах мелькнуло нетерпение. — Магистры приходят очень редко. Если мы хотим удостовериться в его персоне, тебе нужно отыскать его поскорее и потребовать, чтобы он открылся тебе или объяснил, кому или чему служит. Если ты припрешь его к стенке, он признается.

— Потребовать? Припереть к стенке? — В моем голосе прозвучала горечь. — Но как?

— Скажи, что нашел вот это.

Отец Кастресана извлек из складок сутаны и протянул мне сложенный пополам лист очень тонкой и выцветшей бумаги.

— Что это, святой отец?

— Загадка. Автограф твоего маэстро.

Я осторожно развернул документ. Текст на рисовой бумаге, пахнувшей старостью, был написан красивым вычурным почерком, который я видел на микропленке в «типи».

— Как она к вам попала?

— Фовел и Прада пользовались книгами из библиотеки как почтовым ящиком, для обмена записками. Что объясняет, почему их требования ограничивались узким кругом литературы. Но по неведомой причине данное послание не попало к адресату и пролежало в забвении между страницами трактата по астрологии. Я нашел его утром совершенно случайно, перелистывая книги, которые они запрашивали.

Я растерянно взглянул на письмо.

— Мне сказочно повезло, — улыбнулся августинец.

— А больше ничего нет?

— Пока нет. Почему, как ты думаешь, я распорядился поднять к себе в кабинет всю подборку книг по списку их запросов? Этот лист бумаги нашелся в издании, которым Фовел интересовался в 1970 году, а Хулиан де Прада не удосужился заказать. Письмо показалось мне предостережением, словно твой маэстро хотел осадить своего соперника и одновременно бросил ему вызов, предлагая раскрыть тайну его личности.

Отец Хуан Луис посмотрел мне в глаза и схватил за руки:

— Ты сможешь попросить его дать необходимые нам объяснения, когда он увидит, что ты завладел письмом и способен поломать игру.

— Полагаете, он мне их даст?

— Разумеется. Прочитай письмо спокойно, и ты проникнешься уверенностью, как я. Не сомневаюсь, если предъявишь ему бумагу и намекнешь, что готов открыть его истинное лицо, он решится на откровенность. В такой момент ему будет выгоднее представить свою версию событий.

— Вы большой оптимист, святой отец.

— Я расчетливый, сын мой, а вовсе не оптимист. На твоем месте я действовал бы именно так. Пойми, ни один профан за много столетий не подбирался к разгадке тайны розенкрейцеров так близко, как ты.

К большому сожалению, это заключительный аккорд моих приключений в Прадо. После поездки в монастырь Эскориал и беседы с отцом Кастресаной я не сумел сразу попасть в музей, чтобы дождаться Фовела и предъявить ему трофей августинца. Возможно ли, что «призрак» Фовел был розенкрейцером? Бессмертным? Или мне придется выслушать ответ, который не способен предугадать даже человек с такой буйной фантазией, как у меня. Осталось сделать один шаг, чтобы распутать интригу, связанную с личностью маэстро. Во всяком случае, я так считал. Когда снова переступил порог Прадо, я уже знал наизусть пресловутый текст. Он состоял из нескольких простых четверостиший двусмысленных по содержанию. Перечитывая их много раз, я невольно сложил навязчивую песенку и повторял ее, надеясь выжать из нее какой-нибудь смысл, который можно использовать против человека в черном пальто. Но все оказалось напрасным.

К моему глубокому огорчению, в воскресенье тринадцатого января доктор Луис Фовел не появился в залах Прадо, и я не смог вручить ему «подарок».

Во вторник он тоже не пришел, как и в четверг, когда я наведался в музей в третий раз. В пятницу я безнадежно бродил с одного этажа на другой до закрытия музея, однако маэстро не показывался. И все это время я мечтал сделать так, чтобы Фовел или даже Хулиан де Прада вдруг заговорили со мной, неожиданно, как прежде, предоставив мне возможность задать хотя бы один вопрос. Ничего подобного не случилось.

В эти неудачные дни я поддерживал телефонную связь с отцом Хуаном Луисом, он меня ободрял и уговаривал не бросать затею.

— Что-то случилось, — возражал я. — Маэстро никогда не заставлял ждать себя так долго.

— Ничего страшного. Он придет. Не отчаивайся. Разыщи его!

Старый августинец ошибся. Но его мнение стало окончательным и бесповоротным тридцать первого января. Я всю неделю упорно проторчал в Прадо, отправляясь туда после занятий. Брал с собой конспекты и усаживался в музее в зале А, устроив там наблюдательный пункт и осматривая каждого посетителя в черном пальто. Напрасная трата времени. Наконец, позвонив в Эскориал вечерцм в последний четверг января, чтобы отчитаться о провале операции, незнакомый голос, прозвучавший в трубке, полностью разрушил мир «Алисы в стране чудес», где я пребывал. Мне показалось, будто земля разверзлась под ногами, поглотив все, чем я жил целых два месяца.