Пол Боулз - Пусть льет

— Вернусь позже, — сказал Тами, собирая одеяло с ног Даера. — Это мне надо забрать, чтоб все носить. Вы оставайтесь в доме. Не выходите. Не забудьте.

— Да-да, — ответил Даер, досадуя, что остается один, что плохо спал, что у него забирают одеяло на случай, если ему теперь захочется спать, а больше всего — на ситуацию полнейшей зависимости от Тами, в которой он в данный момент оказался.

Когда Тами вышел, чувство одиночества, сменившее его присутствие в доме, вопреки его ожиданиям, оказалось вполне приятным. Первым делом Даер встал и осмотрел дверь. Как он и думал, делу поможет маленькая щепка, прибитая к косяку. Когда дверь закрыта, просто сдвигаешь деревяшку вниз, как щеколду. Затем он отправился в исследовательскую экспедицию по домику, искать молоток и гвоздь. Местность быстро истощилась, потому что здесь было пусто. Не было ничего, даже традиционного огарка, пустой жестянки из-под сардин или древних газет, в Америке оставляемых бродягами в заброшенных домах. Здесь все приходится покупать, напомнил он себе; ничего не выбрасывается, а это означает, что ничего и не оставляют валяться. Старая жестяная банка, разбитая чашка, пустой пузырек из-под пилюль — все это выставляется на продажу. Он вспомнил, как шел через Джотею в Танжере и видел тысячи выставленных вещей, безнадежно бесполезных предметов, но людям, должно быть, удавалось отыскивать им применение. Единственное его интересное открытие было сделано в углу между циновкой Тами и дверью, ведущей в патио, где за кучей соломенных циновок, частично съеденных сухой гнилью, он обнаружил небольшой очаг, пережиток тех дней, когда дом служил кому-то жилищем. «Будь мы прокляты, если вечером не разожжем огонь», — подумал он. Он вернулся ко входной двери, открыл ее и встал, купаясь в свежем воздухе и ощущении свободы, лежавшем в обширном пространстве перед ним. Затем осознал, что небо ясно и сине. Солнце встало из-за гор еще недостаточно высоко, чтобы коснуться долины, но день танцевал от света. Тут же необычайное счастье завладело Даером. Будто какая-то часть его уже заподозрила прибытие мысли, которая со временем должна прийти ему в голову и которая была в том, чтобы сделать день таким долгим, чтобы весь его прожить, он сказал себе:

— Слава богу, — когда увидел синеву в вышине.

А далеко внизу, на хребте там, в овраге сям, двигалась крошечная фигура, обряженная в одежды цвета само́й розоватой земли. Ему даже показалось, что в неимоверной тишине он способен то и дело слышать слабый хрупкий звук человеческого голоса, зовущий от одной далекой точки к другой, но то были словно крики крохотных насекомых, и спутанный фон падающей воды размазывал тонкие линии звука, отчего он секунду спустя задался вопросом, не подводят ли его уши.

Он сел на дверной порог. Бред какой-то — так зависеть от идиота, к тому же — идиота, который тем более проявил все признаки того, что ему нельзя доверять. К примеру, он сказал, что идет домой к родственникам. Но что может не дать ему пойти вместо этого в городок и договориться с бандой тамошних головорезов подняться сюда затемно? Или даже среди дня, если уж на то пошло? Что Тами не осмеливался сделать сам, он мог устроить чужими руками; тогда он сыграет свою роль, притворяясь, что в ужасе, негодует, даст им себя ударить раз-другой и связать… Сцены, которые Даер выдумывал, до абсурда напоминали все фильмы о Западе, что он смотрел ребенком. Он сознавал искажающую вероятность, однако, подстрекаемый ошеломляющим желанием вывести что-то определенное из того, что теперь было двусмысленно (забрать себе всю власть, иными словами), он позволил своему воображению забавляться вовсю, лепя преувеличенные варианты того, что может предложить этот день. «Зачем только я выпустил его из виду?» — думал он, хотя отлично знал, что это было неизбежно. Его пребывание здесь основывалось на частых отлучках Тами если не в деревню, то, по крайней мере, в жилье родни. «Как крыса в западне», — сказал он себе, томительно глядя на самые дальние пики, которые солнце теперь заливало своим ранним светом. Но сейчас он знал, что будет иначе, потому что он вырвется из западни. То было утро, чей самый воздух, будучи вдохнут, давал жизнь, и была тропа, ее камни — по-прежнему чисты и не затенены, поскольку лежали в большей тени утесов сверху. Ему нужно только подняться и пуститься в путь. Никаких препятствий — если он не спросит себя «куда?», а Даер тщательно не позволял этому вопросу прийти ему на ум; он хотел верить, что не должен мешкать. Однако, чтобы удостовериться, что он будет действовать, а не думать, он встал и зашел внутрь, где, как он знал, Тами оставил две свои маленькие кожаные шкатулки, — одна содержала в себе детали разобранной трубки для кифа , другая — собственно киф . Он взял обе и положил их в карман. Поскольку он решил уйти из дома, тот казался теперь враждебным местом, уходить отсюда надо быстро. И вот, схватив свой портфель, втянув на прощание неодобрительно плесневелый воздух в комнате, Даер вышел под открытое небо.

Один раз прежде, два дня назад, его опьянило, когда он вынырнул в мир солнца и воздуха. Сегодня утром воздух был еще страннее. Когда он ощутил его у себя в легких, у него возникло впечатление, что лететь будет легко, дело в одной лишь сноровке. Два дня назад его подмывало трогать стволы пальм у «Отеля де ла Плая», по-собачьи задирать голову к ветерку, что прилетал из-за гавани, радоваться тому факту, что он жив прекрасным утром. Но тогда, вспомнил Даер, он по-прежнему оставался в клетке причины и следствия, в клетке, ключи от которой держали другие. Там был Уилкокс, подгонял его, стоя между ним и солнцем в небе. Теперь, в этот миг, не было никого. Возможно, что он до сих пор в клетке — этого он знать не мог, — но по меньшей мере ключей ни у кого другого нет. Если и были ключи, их хранил он сам. Вопрос состоял лишь в том, чтобы начать идти и продолжать идти. Медленно, по мере того как он шел, смещались очертания долин внизу. Он не обращал внимания на тропу, если не считать того, что отмечал: это уже не та тропа, по которой он пришел вчера. Он не встретил никого, ничего. Через час или около того сел и выкурил две трубки кифа . Солнце взобралось еще недостаточно высоко, чтобы падать на эту сторону горы, но невдалеке внизу имелись возвышенности, которые уже поймали его лучи. Донья долин были зелеными змеями растительности; они лежали, греясь в теплом утреннем солнце, их головы показывали вниз, к другой стране, их хвосты сворачивались в глубоко прорезанные впадины скалы.

Он шел дальше с меньшей энергией, потому что перекур как-то подрезал ему дух, а сердце забилось немного чаще. Взамен, однако, он чувствовал неуклонно возрастающее ощущение благополучия. Вскоре он уже не замечал, что запыхался. Ходьба стала изумительно изобретательной чередой гармоничных движений, чье выполнение во всех их подробностях идеально соответствовало громадной прекрасной машине, чьими деталями были воздух и горный склон. К тому времени, когда солнце достигло точки в небе, где Даер мог его видеть, он вообще уже не сознавал того, что делает шаги; пейзаж просто безмолвно разворачивался у него перед глазами. Торжествующая мысль все время взбредала ему на ум: он еще раз избежал того, чтобы стать жертвой. И немного погодя, сам не зная, как сюда добрался, он понял, что оказался в какой-то новой местности. В некий миг перевалил через небольшой гребень и начал неощутимо спускаться, а теперь вот был на этом нагорье, покатой равнине, так отличавшейся от того района, который он покинул. Давно уже он перестал обращать внимание на то, куда идет. Солнце было высоко над головой; было так тепло, что он подумывал снять пальто. Затем сложил его и сел на него сверху. Его часы говорили, что сейчас половина первого. «Я проголодался», — позволил Даер себе подумать, но лишь раз. Решительно вытащил детали трубки, приладил их одну к другой и погрузил маленькую терракотовую чашку в массу душистого влажного кифа , наполнявшего моттоуи . Яростно затягиваясь трубкой, задерживая дым в себе, пока не начинала кружиться голова, а глаза оказывались неспособны сдвинуться от созерцания маленького кривобокого кустика, росшего перед ним.