Пол Боулз - Пусть льет

— Хотите есть?

Он и поел, и в большом количестве — не только суп с вермишелью и нарезанные помидоры с луком, но и рубленое мясо и яйцо, плававшие в кипящем ярко-зеленом оливковом масле, которое он, подражая Тами, вымакал хлебными корками. Затем они оба выпили по два стакана сладкого чая с мятой.

— Ну вот и все, — наконец сказал он, отваливаясь. — Тами, снимаю перед вами шляпу.

— Вашу шляпу? — Тами не понял.

— Шляпу, которой у меня нет. — Он сейчас чувствовал себя великодушно; Тами, на вид учтиво смущенный, предложил ему трубку, которую только что зажег, но Даер отказался. — Я на боковую, — сказал он. Если возможно, ему хотелось бы упаковать нынешнее ощущение покойности и унести с собой в сон, чтобы осталось с ним на всю ночь. Трубка кифа — и он бы легко застрял на кошмарах.

Украдкой он глянул на портфель, лежавший на циновке в углу возле него. Несмотря на тот факт, что он носил его под пальто всякий раз, когда шел дождь, тем самым привлекая к нему какое-то внимание, он думал, что в уме Тами это может оправдываться его новизной; тот бы понял, что он не хочет марать светлую воловью шкуру и сияющие никелированные замок и пряжки. Поэтому сейчас он решил не обращать внимания на портфель, бросить его как бы между прочим поблизости, как только швырнет в него обратно зубную щетку, достаточно близко на полу, чтобы достать, если протянет руку. Если класть его под голову или держать в руке, это наверняка возбудит любопытство Тами, рассуждал он. Как только погаснет свет, он сможет дотянуться и придвинуть его ближе к циновке.

Тами вытащил из одеяла, в котором принес еду, старую джеллабу , надел ее и протянул одеяло Даеру. Затем перетащил полураспустившуюся циновку из комнаты за патио и расстелил ее у противоположной стены, где и лег, не прекращая курить трубку. Несколько раз Даер отплывал в сон, но из-за того, что он знал, что второй бодрствует, а свеча горит, будильник, который он завел у себя внутри, возвращал его, и он открывал глаза широко и внезапно и видел тусклый потолок из тростника и мириады нежно трепещущих паутинок над головой. Наконец он повернул голову и посмотрел на другую сторону комнаты. Тами отложил трубку на пол и явно спал. Свеча догорела почти вся; еще через пять минут от нее ничего не останется. Он наблюдал за пламенем еще полчаса, как ему показалось. По крыше время от времени плескало дождем, если мимо пролетал шквал ветра, дверь немного дребезжала, но как-то категорически, словно кто-то в спешке пытался попасть внутрь. Даже так Даер не засвидетельствовал конца свечи; когда снова открыл глаза, было глубочайше темно, и у него сложилось впечатление, что так уже давно. Он лежал неподвижно, недовольный внезапным осознанием, что спать ему совсем не хочется. Снизу доносился неразборчивый зов воды, откуда-то из невозможной дали. Под порывистым ветром дверь сдержанно постукивала, затем тряслась с громким нетерпением. Он безмолвно проклял ее, решив к завтрашнему вечеру закрепить. Вполне проснувшись, он тем не менее позволил себе немного погрезить, обнаружив, что идет (или едет на машине — он не мог определить, что именно) по узкой горной дороге с крутым обрывом справа. Земля была так далеко внизу, что ничего не видать, кроме неба, когда он выглядывал за край. Дорога становилась у́же. «Нужно идти дальше», — думал он. Еще бы, однако просто идти дальше было недостаточно. Дорога могла тянуться, время могло тянуться, но он не был ни дорогой, ни временем. Он был лишним элементом между ними двумя, потому что его шаткое существование имело значение только для него самого, было известно только ему, но — важнее всего остального. Загвоздка была в том, чтобы удержаться там, крепко схватить сознанием всю структуру действительности вокруг и продвижение свое выстроить соответственно. Структура и сознание там были, равно как и знание того, что он должен сделать. Но чтобы перепрыгнуть провал от знания к деланию, требовалось усилие, которое он не мог приложить. «Держись. Держись», — говорил он себе, чувствуя, что его мышцы напрягаются, даже когда он лежит здесь в грезе. Затем его немного взбодрила дверь, и он улыбнулся в темноте собственной чепухе. Он уже прошел по горной дороге, сказал он себе, упорствуя в том, чтобы принимать свою фантазию буквально; то было в прошлом, а теперь он тут, в домике. Он вытянул руку во тьме к середине комнаты и наткнулся на руку Тами, теплую и расслабленную, лежавшую прямо на портфеле.

Если б он почувствовал под пальцами волосатые суставы тарантула, он бы вряд ли отдернул руку резче или открыл глаза в темноте шире. «Я застиг его за этим», — подумал он с неким отчаянным удовлетворением, чувствуя, как все его тело напрягается, словно бы само по себе готовится к борьбе, о которой он еще не успел подумать. Затем он поразмыслил над тем, как ощущалась рука. Тами перевернулся во сне, и его рука туда упала, вот и все. Но Даер не был уверен. Далеко пришлось бы ему перекатываться, да и немного слишком случайным казалось, что портфель окажется ровно под тем местом, куда упадет его рука. Вопрос теперь был в том, делать с этим что-то или нет. Даер немного полежал в темноте без движения, сознавая в комнате сильный запах плесневелой соломы, и решил, что, если не проявит инициативу и не изменит ситуацию, сна ему больше не будет; он должен убрать портфель из-под руки Тами. Он кашлянул, притворился, что немного шмыгает носом, мгновение поелозил, будто ищет платок, вытянул руку и потянул портфель за ручку. Частично сев, чиркнул спичкой, чтобы набрать код, и, пока пламя не погасло, глянул на середину комнаты. Тами лежал на своей циновке, но в какой-то момент он ее отодвинул подальше от стены; его рука по-прежнему была повернута ладонью вверх, пальцы согнуты в трогательной беспомощности сна. Даер задул спичку, взял из портфеля платок и энергично высморкался. Затем пошарил в портфеле; купюры были на месте. Одну за другой он стал вынимать пачки и запихивать их себе под нательную рубаху. Без пальто Даер мог бы смотреться пухлее на талии, но сомневался, что Тами окажется настолько наблюдателен. Откинулся на спину и прислушался к капризам ветра, игравшего с дверью, ненавидя каждый звук не столько из-за того, что тот не давал ему спать, сколько потому, что у него в уме незапертая дверь была равносильна открытой двери. Небольшая деревяшка, молоток и один гвоздь могли бы все решить: барьер между ним и миром снаружи стал бы гораздо реальнее. Спал он плохо.

Когда забрезжил первый свет, Тами поднялся и развел из угольев огонь в жаровне.

— Я иду в дом жениной родни, — сказал он, пока Даер взирал на него, моргая, со своей циновки.

Был чай и осталось немного хлеба, но это все, что было. Пока он пил горячий зеленый чай, который Тами принес ему на циновку, он заметил, что второй придвинул свою циновку обратно к стене, где та была в начале ночи. «Ну и вот, — подумал он. — Никаких объяснений. Ничего».