Эрик-Эмманюэль Шмитт - Другая судьба

Адольф наслаждался местью. Он на этом не останавливался:

– Скажите, дорогой тесть, вы за Уганду или за Палестину?

– Уганда! – взрывался Йозеф. – Да никто больше не думает о создании еврейского государства в Уганде с тысяча девятьсот пятого года! Это было оскорбительное предложение британцев. В черной Африке! Нет, наше место в Палестине.

– Я полностью разделяю ваше мнение. Израиль должен быть в Палестине. Таковы и мои убеждения, точь-в-точь.

Саре приходилось пинать его под столом ногой, чтобы он прекратил: она боялась, как бы у отца не случился удар.

Уходя после этих тягостных обедов по пятницам, она спрашивала мужа:

– Ты шутил или и вправду согласен с моим отцом?

– Главная моя цель, конечно, позлить его. Но…

– Честно, Адольф?

– Честно – не знаю! Я нахожу идею государства Израиль одновременно оправданной и непростой. Я не представляю, как это можно осуществить технически. А больше всего я удивляюсь, что это движение родилось в Германии.

– Почему?

– Потому что хорошо быть евреем и немцем. Ты сама это признаешь. Мы живем в мире, и это надолго. Страна модернизируется и либерализуется. Антисемитизм здесь маргинален, постыден, если не считать этого психопата Геббельса, знаешь, из крайне правых, который не собирает и одного процента голосов. Труднее быть евреем в Польше, в России, в Америке или во Франции. Кстати, так говорят твои дяди.

– Это правда.

– Так почему здесь? Какое отношение имеет Германия к судьбам сионизма и Израиля? Я не понимаю.

– Нет, мы не отступим!

Гитлер распространялся на эту тему по многу часов в день.

– Ни шагу назад! Нельзя отступать перед русскими. Нельзя отступать перед зимой. Иначе мы кончим, как Наполеон! Наши люди должны держаться за землю, которую заняли, пусть окапываются там, где стоят, и удерживают каждый метр.

– Но, мой фюрер, земля промерзла.

– Ну и что? Я воевал во Фландрии с четырнадцатого по восемнадцатый, земля тоже промерзла, мы делали ямы с помощью снарядов.

– Но, мой фюрер, поля промерзли на полтора метра в глубину. Россия – не Бельгия.

– Замолчите! Вы ничего не понимаете.

– Потери будут чудовищны.

– Вы думаете, гренадерам Фридриха Великого хотелось умирать? Они тоже любили жизнь, но король был прав, требуя от них этой жертвы. Думаю, что и я, Адольф Гитлер, вправе требовать, чтобы каждый немецкий солдат был готов отдать жизнь.

– Я не могу требовать, чтобы мои люди жертвовали собой.

– Вы за деревьями не видите леса, генерал. Вам не хватает дистанции. Поверьте мне, ситуация сразу становится яснее, если взглянуть на нее издалека.

В рейхсканцелярии играли теперь только вальс генералов. Как и следовало ожидать, существовавшее лишь на бумаге соглашение между Гитлером и Сталиным при их взаимной вражде прожило недолго. Шла кровавая война. Русские сопротивлялись отчаянно, Гитлеру все труднее было добиваться повиновения, и он увольнял своих генералов одного за другим. Фёрстер, Шпонек, Гёпнер, Штраус… Иногда отставка не вразумляла человека, поэтому Райхенау скоропостижно скончался, а Шпонек был приговорен к смерти.

– Эти тупицы превратят меня в Наполеона, если дать им волю! Не отступать! Ни шагу назад! Зима в Германии такая же суровая, как в России.

Сначала Гитлер думал, что двух недель ему хватит, чтобы захватить Россию. Но советский колосс продержался все лето и перешел в контрнаступление зимой 1941/42 года.

Фюрер теперь не покидал «Волчье логово», комплекс бункеров, скрытый в сумрачных лесах Восточной Пруссии. На этой земле, исхлестанной северными ветрами, среди черных камней и кривых деревьев, пляшущих на белом снегу, Гитлер переменился. Его тело выдавало неудачи, которые он потерпел. Движения его стали затрудненными, мучительными, кожа серой, покрасневшие веки, казалось, едва удерживали тяжесть глаз, белки которых пожелтели, он с трудом переваривал пищу, а его дыхание источало зловоние страха. Он постарел в одночасье, как можно постареть только в пятьдесят лет, когда жизнь наносит удар за ударом, он не усох, а обрюзг, не прибавил лет, а просто сдал, тронутый тлением, а не зрелостью, постарел сочащейся из пор старостью, которая, как болезнь, поражает молодого человека.

Германия имела теперь в союзниках Японию, а в противниках – Соединенные Штаты. При всем своем презрении к Америке Гитлер не знал, как ее победить. Он подозревал, что, если не найдет способа немедленно захватить Россию, может проиграть войну.

Чередуя подавленное молчание с пламенными монологами, он сам понимал, когда разглагольствовал в одиночестве, что повторяет свои былые речи и начинает смахивать на собственную карикатуру. Он жаждал действия – и увяз в затянувшейся войне, превратившейся в мировую.

Разумеется, он искал запасные выходы. Он даже тайно протянул руку Англии, предложив прекратить боевые действия и поделить между собой Европу. Но Лондон проигнорировал предложение. Все из-за этого Черчилля, этого парламентария, продавшегося мировому еврейству, этого воскресного художника! Сарказмы несостоявшегося художника Гитлера в адрес художника-любителя Черчилля маскировали уважение. Черчилль стал единственным достойным противником, которого признавал Гитлер за многие годы, но он бы скорее умер, чем произнес это вслух. И чем упорнее Черчилль игнорировал его предложения, тем сильнее разгоралась в нем ненависть. И бедняга Рудольф Гесс, томящийся в британской тюрьме… Это Гитлер думал in petto , [27]но официально он говорил о Рудольфе Гессе не иначе как о предателе, который своим безумным поступком в высшей степени его разочаровал.

Что же натворил Рудольф Гесс, верная опора первых дней, тот самый, которому Гитлер в 1924-м, в тюрьме, диктовал «Кекстар»? Бывший летчик, ставший министром, угнал «Мессершмитт-110» с большим запасом топлива и улетел в Англию, на земли герцога Гамильтона, одного из лидеров партии консерваторов в палате лордов и ярого сторонника примирения с Германией. Приземлившись, он потребовал встречи с Черчиллем, чтобы предложить мирный договор. Тот, даже не выслушав, отправил его в тюрьму.

Все, и в Германии, и в Англии, думали, что это была личная эскапада и Гесс действовал по своему разумению. На самом же деле все устроил Гитлер, привыкший манипулировать каждым из приближенных, не ставя в известность других, что позволяло ему множить попытки, пусть даже противоречивые, и отделять те, у которых есть будущее, от безнадежных. Поскольку дело закончилось бесславно – британской тюрьмой, – Гитлер разыгрывал обманутого друга, разочарованного друга и, чтобы избежать скользкой темы, все еще делал вид, будто страдает, когда при нем упоминали Гесса.