Дэвид Николс - Мы

— А здесь, — заявила Кэт, — моя любимая кофейня!

Это было неотвратимо, наверное. Едва мы вступили в Амстердам, Алби то и дело поглядывал по сторонам на эти заведения, точно так же как когда-то он рассматривал магазины игрушек. И вот теперь, стоя перед «Найс кафе», он, ухмыляясь, смотрел в землю.

— Это реально крутое, жутко дружелюбное, клевое местечко, — успокоила нас Кэт. — Я знакома с хозяином, он о нас позаботится.

— Думаю, что не стоит, Кэт.

— Да бросьте, мистер Пи. В чужой монастырь…

— Нет, спасибо. Это не для меня.

— Откуда ты знаешь, если ни разу не пробовал? — Алби в точности повторил те слова, которыми я когда-то уговаривал его съесть капусту.

— Пробовал. Разумеется, пробовал, Алби. Я был когда-то молод!

— Кажется, я что-то пропустила, — сказала Конни.

— Когда я был с тобой, Конни, между прочим, а также с Женевьевой и Тайлером. Мы тогда до одурения накурились марихуаны, если помнишь.

— До одурения накурились! — хмыкнул Алби.

— Мистер Пи, а вы темная лошадка. Почему бы вам еще раз не попробовать?

— Нет, спасибо, Кэт.

— Ясно, отец — пас. — Алби даже не пытался скрыть облегчение.

— А вы что скажете, миссис Пи? — поинтересовалась Кэт, и все взгляды обратились к Конни.

— Мам? — подал голос Алби.

Конни задумалась.

— Ладно, — сказала она, — звучит заманчиво, — и отправилась парковать свой велосипед.

В различные моменты взросления Алби я уже не раз оказывался в подобной ситуации, вынужденный решать очередную «жизненную дилемму», какими перегружены все воскресные газеты. Как правильно реагировать родителям на воровство в магазине, неподходящего друга, заведенного на игровой площадке, запах алкоголя или табака от подростка, исчезновение денег из комода, историю запросов на семейном компьютере? Насколько сильно разбавлять вино водой? Позволять ли подружке оставаться на ночь, какой придерживаться политики по поводу закрытых дверей, сквернословия, плохого поведения, неподходящей диеты? За последние годы эти дилеммы сыплются как из рога изобилия, что меня совершенно сбивает с толку. Почему до сих пор никто четко не сформулировал для нас линию поведения? Неужели я тоже доставлял своим родителям все эти этические терзания? Уверен, что нет. Самым большим проступком в годы моего отрочества было посмотреть иногда Ай-ти-ви. Тем не менее мы снова оказались перед дилеммой, началась очередная тема ток-шоу в прямом эфире. Я стоял рядом с Конни, пока она пристегивала цепью свой велосипед.

— Ты уверена, что хочешь этого?

— Абсолютно уверена, спасибо, Дуглас.

— И ты действительно полагаешь, что тебе следует его поощрять?

— Я не поощряю его, просто не хочу лицемерить. Только взгляни на него! Он с девушкой в Амстердаме, он так молод. Если честно, меня больше бы обеспокоило, если бы он не захотел это сделать.

— Однако совсем не обязательно это санкционировать.

— Каким образом я это санкционирую , Дуглас?

— Тем, что присоединяешься к ним!

— Я за ним присматриваю. А еще, если хочешь знать, мне самой хочется покурить.

— Вот как? В самом деле?

— Неужели это так странно? Неужели, Дуглас?

Кэт и Алби теперь внимательно за нами наблюдали.

— Отлично. Превосходно. Но если он бросит учебу, чтобы стать наркодилером, то в этом будешь виновата ты.

— Не станет он наркодилером .

— Что ж, оставляю тебя в покое.

— Тебе совсем не обязательно уходить.

— Мне кажется, без меня вы лучше повеселитесь.

— Как хочешь, — пожала она плечами, — увидимся позже.

А я опять подумал: «А знаешь, ты могла бы хоть раз попытаться меня уговорить» .

Мы вернулись к ожидавшей парочке.

— Я ухожу, твоя мать остается.

Алби согнул руку в локте и, сжав кулак, дернул им вниз, прошипев: «Йессссс!» — это был для него лучший вариант из всех.

— Только не ешьте космическое печенье, — сказал я. — Туда дозу замешивают бесконтрольно.

— Правда. Мудрый совет, мистер Пи. — Кэт похлопала меня по руке. — Девиз всей жизни.

— Увидимся в отеле, может быть, за ужином. — Конни прижалась щекой к моей щеке, после чего они все вместе отправились в «Найс кафе».

Все настроение идти в дом Анны Франк пропало. Какой смысл это делать без Алби? И хотя Дом-музей Рембрандта передавал дух того времени и был очень познавательным, особенно в том, что касалось необычных технических средств и новаций семнадцатого века при создании гравюр, я осматривал все это рассеянно и кошки скребли на душе.

Потому что очень весело, не правда ли, очень круто сидеть в кафе и ловить кайф полдня в обществе мамочки! Как забавно, сколько потом будет воспоминаний! Но я-то хотел для сына другого — я хотел, чтобы у него были амбиции, мотивация и сила, и острый прозорливый ум. Я хотел, чтобы он смотрел на мир с любопытством и сознанием, а не с ужасным солипсизмом [34] Солипсизм — крайняя форма субъективного идеализма, в которой несомненной реальностью признается только мыслящий субъект, а все остальное объявляется существующим лишь в сознании индивида. и глупостью обкуренного наркомана. Не говоря уже о медицинских рисках, потере памяти, апатии и психозе, опасности пристраститься к сильным наркотикам; что это за идиотизм с необходимостью расслабиться? Я, например, не припомню, чтобы за всю свою жизнь когда-нибудь расслабился; вот так я устроен, и разве это плохо? Быть натянутым как струна, расторопным, осознавать опасность вокруг — почему бы этим не восхититься?

Таковы были мои мысли, пока я колесил туда и обратно вдоль восточных каналов города, более утилитарных и менее живописных, чем каналы Грахтенгорделя. Я не сомневался, что вся компания отлично проводит время, занимаясь самолоботомией в «Найс кафе». Я не сомневался, что они сейчас скачут на круглых полистироловых подушках в той идиотской духоте, едят банановый хлеб и хихикают над синим цветом или высмеивают этого забавного старого зануду и его страх перед всем новым. Но почему они не могут увидеть во мне сдержанность, не узколобость, не консерватизм или осторожность, а заботу , огромную заботу, целый океан заботы? Я не одобрял потому, что неравнодушен. Неужели это не очевидно?

Тут я вдруг осознал, что разлюбил Амстердам. Начать с того, что здесь было слишком много велосипедов. И это явление полностью вышло из-под контроля, мосты, улицы, фонарные столбы задыхались от них, словно от сорняков. Многие из велосипедов являлись рухлядью, и я начал представлять, как, если бы я стал мэром Амстердама, я бы начал отбраковку ржавого хлама, ввел бы строгую политику: один человек — один велосипед. Все брошенные машины, все непригодные для езды вывозились бы с улиц, если нужно — с применением резаков, и отправлялись бы на переплавку. В теперешнем меланхолическом настроении идея меня захватила. Я бы им показал, всем этим велосипедистам Амстердама, с их слепящими фонарями, манерой ездить, держась за руль одной рукой, с их высокими седлами и самодовольными лицами. Я бы стал, как Калигула, беспощадным и бесстрашным. Я бы соорудил огромный костер. Да, и расплавил бы велосипеды, чертовы, чертовы велосипеды!