Дэвид Николс - Мы

Вернувшись в свой номер для новобрачных, я достал телефон и прочел целую серию текстов от Конни, представлявших, как я воображал, спираль помешательства:

Ты где?

Позвони!!!

Здесь весело!! Присоединяйся

приходи повеселимся

ты в порядке милый?

милый старичок позвони мне!!!

люблю тебя сильно

Но даже последнее сообщение не смогло меня приободрить. Интересная фраза «я тебя люблю», потому как любое небольшое изменение — отсутствие «я», прибавление слов вроде «очень» или «сильно» — делает ее бессмысленной. Я широко распахнул окна, настроил джакузи на массаж, сложил свое барахлишко в углубление на краю и забрался в ванну.

Хотелось бы мне сообщить о какой-нибудь галлюциногенной одиссее. Вместо этого на меня нахлынула все та же меланхолия, которую я обычно ассоциирую с тремя пополудни на следующий день после Рождества. Боже правый, неужели люди действительно садятся в тюрьму за такое? Голова гудела от пульсирующей боли, какая случается в слишком горячей ванне, и это ощущение усиливалось от того факта, что я действительно сидел в слишком горячей ванне, которая бурлила и пузырилась, словно отвратительная запеканка. Наркотику не удалось вызвать желанную амнезию. Если на то пошло, я лишь сильнее осознал крушение своих надежд. Несмотря на все мои усилия — или, может быть, благодаря им, — семья Петерсен пошатнулась. Будь нас двое или четверо, наверное, можно было бы обрести какое-то равновесие. Но вместе мы обладали грацией трехногого пса, ковыляющего с места на место.

Мне совсем поплохело. Комната пахла как горящая полочка со специями, а ведь это был номер для некурящих, что только усиливало мою паранойю. Сердце билось слишком быстро, я не сомневался, что оно вот-вот лопнет, как у отца, и я испущу дух подобно какой-нибудь рок-звезде на полу амстердамского секс-отеля после трех кружек пива и двух затяжек очень слабенькой смеси. Прижав руку к груди, не удосужившись вытереться, я с трудом доплелся до нашей нелепой кровати и потом долго ждал под сырыми простынями возвращения Конни.

Она появилась в три утра, совсем как в то первое лето. Я твердо решил, что буду дуться, но она была такой ласковой под действием наркотиков, положила голову мне на плечо. Ее волосы пахли дымом, дыхание отдавало незнакомым алкоголем, я также уловил легкий и неотталкивающий запах пота.

— О боже, — прошептала она, — какая ночь!

— Было весело?

— Для подростков — да. Мы отправились слушать ансамбли! Ты получил мои сообщения? Нам тебя не хватало. Где ты был?

— Я познакомился с проституткой. Ее зовут Регина. Потом я несколько перебрал с джакузи.

— Неужели правда? — рассмеялась она.

— Где Алби?

— Он в соседнем номере. Кажется, привел с собой друзей.

И точно, из-за дверей, соединяющих наши номера, послышался смех, а потом аккордеон заиграл «Brown-Eyed Girl».

С этого момента больше не было возвращения в три или четыре утра. Теперь мы ложились спать и просыпались вместе, стояли у раковины и чистили зубы, приобретая совместные привычки и причуды, начав процесс, когда все новое и волнующее становится знакомым, затертым и любимым. А именно…

Конни всегда дремлет, когда звенит будильник, а я уже бодрствую. Конни надевает лифчик в первую очередь, я же начинаю с нижней половины, а затем перехожу к верхней. Конни предпочитает обычную зубную щетку, а я верен электрической. Конни часами висит на телефоне, я говорю кратко и по существу. Конни разрезает жареного цыпленка, как хирург, я готовлю превосходное рагу. Конни опаздывает на самолеты, тогда как я люблю приезжать в аэропорт за два часа до вылета, как положено, поскольку к чему это требование, если его не выполнять? У Конни талант к подражанию и танцам, у меня его нет. Конни не любит кружки, но редко пользуется блюдцем, когда пьет чай из чашки, постоянно пережаривает тосты, ненавидит, когда дотрагиваются до ее ушей или что-то в них шепчут, слизывает джем с ножа, разгрызает кубики льда и иногда, что приводит меня в шок, ест сырой бекон прямо с разделочной доски. Конни любит чернушные драмы, завоевавшие награды, старые мюзиклы и бранящихся политиков на новостных программах. Мне нравятся документальные фильмы об экстремальных погодных условиях. Она не любит тюльпаны и розы, цветную капусту и брюкву и уминает томаты, словно яблоки, вытирая сок с подбородка большим пальцем. Она красит ногти на ногах перед телевизором воскресными вечерами, по очереди поднимая каждую ногу; оставляет в отверстии раковины немыслимое количество волос и никогда их не убирает; у нее жуткая вмятина на черепе, которую она почему-то называет «металлической пластиной»; вмятина эта осталась у нее с детства после несчастного случая на подкидной доске в бассейне; у нее на удивление много черных пломб, крупная родинка на левом плече, по два прокола в каждом ухе. После нее на подушке остается легкий запах, она предпочитает красное вино белому, считает, что шоколад перехваливают, и обладает способностью спать бесконечно и где угодно, даже стоя, если захочет. Мы делали эти открытия каждый день, затем раздевались по разные стороны кровати, в которой занимались любовью 90 процентов наших ночей, потом 80, потом 70. Мы становились свидетелями всех мелких заболеваний, расстройств желудка, грудных инфекций, ногтевого грибка, вросших волосков, нарывов и сыпи, что лишает человека, за которого мы себя выдавали, первоначального блеска. Не важно, никакой паники, такие вещи случаются, зато мы теперь вместе ходили покупать продукты, толкая тележку слегка смущенно, пробуя, каково это — заниматься домашними делами. Мы завели то, что иронично прозвали наш «бар», и из всех зарубежных поездок привозили отвратительные ликеры. Мы поспорили по поводу чая: Конни предпочитала ароматизированные, отдававшие медициной сорта, а я — обычные чайные пакетики. Еще раз мы поспорили, когда она сломала мой холодильник, решив разморозить морозильную камеру с помощью отвертки, затем еще один раз по поводу эффективности китайской медицины, а потом насчет мебели, в результате чего мой вполне приличный диван-кровать был заменен продымленным, продавленным, обитым бархатом диваном из дома Конни. Ковровое покрытие, выбранное за его нейтральный цвет и прочность — «офисные ковры», как она его называла, — было содрано. И мы вместе покрасили все половицы, как и положено молодой паре.

Произошли и другие изменения. В те дни Конни отличалась ужасающей неряшливостью. Сейчас она не такая, и, наверное, это мне удалось на нее повлиять, но в те дни она имела обыкновение оставлять повсюду колпачки от ручек, фантики от конфет, заколки и шпильки, пластыри, блестки от костюмов, винты от сережек, пачки бумажных носовых платков, жвачку в фольге, иностранную мелочь. Для нее было обычным делом сунуть руку в просторный карман пальто и вместо ключей от квартиры вытащить маленький гаечный ключ, украденную пепельницу, высохший огрызок яблока или косточку от манго. Книги она оставляла раскрытыми на туалетном бачке, ношеная одежда оказывалась отброшенной в угол, как опавшие листья. Ей нравилось оставлять грязную посуду «отмокать» — чистый самообман, который я терпеть не мог.