Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини

— С какой стати тогда он гомосексуалист, а, Чарли? — не поняла Кэтрин.

Чарли вздохнул; в летних домиках слышно даже, как вздыхают за стенкой.

— Он ведь совсем не урод, — отвечал он. — А девушки у него нет. Была у него вообще хоть когда-нибудь девушка?

— Не могу взять в толк, почему он после этого должен считаться гомиком, — сказала Кэтрин. — Он не похож на гомика. По крайней мере, мне так кажется.

— Я же не говорю, что он гомик, — возразил Чарли. — Просто непрактикующий гомосексуалист не всегда знает, кто он есть на самом деле.

— Так вот что такое — «непрактикующий гомосексуалист», подумал я, — это человек, не знающий, кто он на самом деле!

Каждый день обсуждается вопрос, что мы будем есть и кто съездит на лодке на станцию за продуктами и разными припасами. Список покупок включает лишь самое необходимое:

Бензин

Батарейки

Лейкопластырь

крупа (на усмотрение)

средство от комаров

гамбургеры (побольше)

яйца

молоко

мука

масло

пиво (побольше)

фрукты (на усмотрение)

бекон

помидоры

бельевые прищепки (для Пруди)

лимоны

мотыль для наживки.

Я уступаю детишкам помладше, когда они хотят показать мне, как научились управлять лодкой. Я уступаю Чарли Килингу, когда он приглашает меня с собой на рыбалку; мне и вправду нравится ловить маленьких окуньков — раз в год. Я предлагаю свою помощь там, где идет самый неотложный ремонт: Ормсби хотят перестроить крыльцо, Гибсоны перестилают крышу эллинга.

Каждый день я добровольно вызываюсь съездить на станцию. Закупать запасы для большой семьи — это радость, такая недолгая. Я беру с собой одного-двух ребятишек — я-то ведь не умею получать такое удовольствие от управления лодкой. А еще в моей комнате всегда живет кто-нибудь из детей Килингов, — вернее сказать, это я живу в комнате у ребенка. Я засыпаю, прислушиваясь, как он странно-тяжело сопит во сне; я прислушиваюсь, как из темной воды выкрикивает гагара, как о прибрежные камни плещутся волны. А поутру, задолго до того, как этот ребенок начнет потягиваться в своей кровати, я слушаю чаек и вспоминаю красный пикап, курсирующий по набережной между Хэмптон-Бич и гаванью Рай-Харбор. Я слушаю хриплых, в любой момент готовых к драке ворон, чьи отчаянные ссоры напоминают мне, что я проснулся в подлинном мире, в мире, который мне теперь уже хорошо знаком.

Но на какое-то мгновение, до того как вороны начнут свои яростные препирательства, я могу вообразить, будто здесь, в Джорджиан-Бей, я нашел то, что некогда назвали Новым Светом, — что я снова набрел на нетронутую землю, которую Ватахантауэт потом продал моему предку. Тут, на озере, и вправду легко представить Северную Америку, какой она была раньше — пока Соединенные Штаты не изгадили все своим подлым враньем и бездушной беспечностью.

Затем я слышу ворон. Своим карканьем они возвращают меня к реальности. Я пытаюсь не думать об Оуэне. Я пытаюсь поговорить с Чарли Килингом о выдрах.

— У них длинный сплюснутый хвост — он лежит на поверхности воды, — объясняет мне Чарли.

— Понятно, — отвечаю я.

Мы сидели на камнях у самого берега, в том месте, где, как уверял кто-то из детишек, он видел ондатру.

— Это была выдра, — сказал Чарли ребенку.

— Но ты же не видел, папа, — отозвался другой ребенок.

И вот мы с Чарли решили подождать, пока это создание не покажется из воды. Множество пустых раковинок у камней на берегу выдавали вход в нору животного.

— Выдра плавает гораздо быстрее, чем ондатра, — объяснил мне Чарли.

— Понятно, — отозвался я.

Мы сидели час или два, и Чарли рассказывал мне, как меняется уровень воды в заливе Джорджиан-Бей и во всем озере Гурон; он меняется с каждым годом. Чарли сказал, что переживает, как бы кислотные дожди — из Соединенных Штатов — не загубили озеро; по его словам, процесс уже начинается, — как всегда, с самых нижних звеньев пищевой цепочки.

— Понятно, — сказал я.

— Водоросли изменились, вся водная растительность изменилась, теперь уже не поймаешь щуку, как раньше, — а ведь одна выдра не могла убить всех этих моллюсков! — сказал он, указывая на раковины.

— Понял, — откликаюсь я.

Потом, пока Чарли ходил пописать — «в кустики», как говорят канадцы, — от берега отплыл какой-то зверь размером с небольшую гончую собаку с приплюснутой головой и темно-бурым мехом.

— Чарли! — крикнул я.

Животное нырнуло и больше не появилось на поверхности. Кто-то из детишек тут же оказался рядом со мной.

— Что это было? — спросил ребенок.

— Не знаю, — ответил я.

— У него был сплющенный хвост? — крикнул Чарли из кустов.

— У него была сплющенная голова, — ответил я.

— Это ондатра, — сказал кто-то из ребятишек.

— А ты что, видел? — отзывается его сестра.

— Какой у нее был хвост? — крикнул Чарли.

— Я не заметил, какой хвост, — признался я.

— Оно выскочило вот так вот, быстро, а? — спросил Чарли, выскакивая из кустов и застегивая на ходу ширинку.

— Да, по-моему, довольно быстро, — подтвердил я.

— Ну точно, выдра, — заключил он.

(Меня так и подмывает сказать, что это был «непрактикующий гомосексуалист», но я удерживаюсь)

— Видали селезня? — спросила меня маленькая девчушка.

— Это не селезень, ты, дура, — отозвался ее брат.

— Ты не видел — он нырнул! — обиделась девочка.

— Это была утка , — раздался еще чей-то голос.

— Ой, ну ты-то почем знаешь? — ответил другой ребенок.

— Я ничего не видел, — признался я.

— Смотри вон туда — только смотри внимательно, — обратился ко мне Чарли Килинг — Она должна вынырнуть, чтобы набрать воздуха, — пояснил он — Это, наверно, савка или кряква, а может, широконоска — если это и вправду утка, — сказал он.

Замечательно пахнут сосны, и лишайник на скалах тоже пахнет замечательно, и даже у пресной воды замечательный запах — или это на самом деле пахнут какие-нибудь органические вещества, что разлагаются в воде? Я не знаю, что придает озеру такой запах, но он и вправду замечательный. Я мог бы спросить у кого-нибудь из Килингов, почему озеро так пахнет, но я предпочитаю молчание — пусть будет только ветерок, который почти все время гуляет в верхушках сосен, плеск волн, крики чаек и кряканье крачек.

— Эта крачка называется «красноносая мартышка», — просвещает меня кто-то из детей Килингов. — Видите, какой у нее длинный красный клюв, видите, какие черные ноги?

— Да, вижу, — отвечаю я. Но я не очень-то присматриваюсь к этой крачке; я вспоминаю, какое письмо написал Оуэну Мини летом 1962-го. Дэн Нидэм говорил мне перед этим, что как-то в одно из воскресений видел Оуэна в спортзале Грейвсендской академии. Дэн рассказывал, что Оуэн держал в руках баскетбольный мяч, но не бросал его в кольцо. Он стоял на линии штрафного броска и просто смотрел на корзину — он даже не стучал мячом о площадку и так ни разу и не бросил. По словам Дэна, все это выглядело крайне странно.