Игорь Губерман - Смотрю на Божий мир я исподлобья…

Возник учёный спор, и стало шумно,
шло старого тряпья перешивание,
и сладко ощутил я, как разумно
отшельное моё существование.

Вот беда: я стал благополучен,
жизнь моя пустяшна и легка,
только сам себе теперь я скучен
и другим почти наверняка.

Есть некий редкий тип людей:
от них исходит ощущение,
что он душою не злодей,
а просто Божье упущение.

Сполна Творец явил и гениальность,
и злое своеволие своё,
когда создал паршивую реальность
с хорошими людьми внутри неё.

Старея, твержу я жене в утешение,
что Бог оказал нам и милость и честь,
что было большое кораблекрушение,
а мы уцелели, и выпивка есть.

Наличие генов из родственной ветки
всегда ощущал я в восторге немом,
но в жизни моей соучаствуют предки —
увы, из не очень богатых умом.

Поклонники прекрасного не знают,
не ведают читатели и зрители,
насколько омерзительны бывают
прекрасного умелые творители.

На ангелов похожи все малютки,
и нежностью прелестны малыши.
Откуда же являются ублюдки
и нелюди, лишённые души?

Я храню ещё облик достойный,
но, по сути, я выцвел уже:
испарился мой дух беспокойный,
и увяли мои фаберже.

В душе своей почувствовав рыдания,
немедленно врачую эту боль я,
поскольку все духовные страдания
легчают от удачного застолья.

Дымится новое столетие,
ползёт огонь по мирозданию,
и вряд ли, вряд ли наши дети
обучат внуков состраданию.

Всё в жизни кажется нормальным,
когда нас давят прессом общим,
но если индивидуальным,
то мы волнуемся и ропщем.

Пустые пышные красивости
для слуха нашего – потеха,
хотя о высшей справедливости
мы говорим без капли смеха.

Взвешена, сосчитана, отмерена
хилая российская свобода,
и судьба её удостоверена
полным безразличием народа.

Бедой российской душу не трави,
беда ещё видней после разлуки;
от рабства, растворённого в крови,
избавятся, возможно, только внуки.

Живя среди сплошного скотства,
но сам желая жить не так,
я брал уроки благородства
у непородистых собак.

А вдруг на небе – Божий дар! —
большие горы угощения,
дают амброзию, нектар,
и чуть по жопе – в знак прощения?

Очень торопясь я вечно жил,
многое я делал впопыхах
и жалею ныне, что спешил,
больше, чем о дури и грехах.

Глупо нам пенять на годы,
унывать и хмуриться;
изо всех даров природы
мне любезней курица.

Я не в силах это объяснить,
чувствую нутром, не понимая:
как только слова натянут нить —
музыка является немая.

Выделывал я антраша и курбеты,
напяливал маски шута и паяца,
легко преступал через Божьи запреты,
и жалко со всем этим напрочь расстаться.

Жуткая мне снилась ситуация —
как по Божьей прихоти обидной
наша охуительная нация
стала тихоструйной и невидной.

Прямо хоть беги отселе
или пса с цепи спусти:
все евреи – Моисеи,
все хотят меня вести.

Примкнуть и слиться, жить похоже,
подобно всем на белом свете…
Но вдруг такие встретишь рожи,
что усыхают мысли эти.

Хоть я и тёмен, и мудила,
однако всё же тем не менее,
о чём бы речь ни заходила —
имею собственное мнение.

Конечно же, слава – огонь, а не дым,
на дым не летят мотыльки.
Жаль тех, кто в огонь залетел молодым —
помельче от них угольки.

В иное судьбы измерение
вот-вот попадут наши дети.
Глухое ползёт озверение
по этой безумной планете.

В России жалко мне подростков —
они отзывчивы на слово,
и заморочки отморозков
их душам – дудка крысолова.

Кончается прекрасное кино,
прошла свой путь уставшая пехота…
И мне уже за семьдесят давно,
а врать ещё по-прежнему охота.

Бутылок ловкий открыватель,
с их содержимым я борюсь,
а в жизни – тихий обыватель
и всех начальников боюсь.

С равной смесью лености и пыла
то читал, то пил, то пел бы песни я;
если бы писать не надо было,
то писатель – чудная профессия.

Для подвигов уже гожусь едва ли,
но в жизни я ещё ориентируюсь.
Когда меня в тюрьме мариновали,
не думал я, что так законсервируюсь.

Сеять разумное, доброе, вечное,
чувствуя радость успеха заранее —
дело по сути своей бесконечное,
как и любое пустое старание.

О, я готов ползти ползком,
терпеть хулу, толочься в ступе,
но заглянуть одним глазком
в тот мир, который недоступен.

Потолок моего интеллекта
очевиден по уровню книг,
и я счастлив, услышав, что некто
прямо в суть мироздания вник.

Во всех моих житейских нуждах,
при всей исчерпанности сил
я у людей чужих и чуждых
ни в чём поддержки не просил.

Стала сказкой быль большевиков
и чужой – родная сторона.
Мучит ностальгия стариков:
из-под них уехала страна.

Внутри у нас – большая пустота,
набитая спасительными мифами,
отсюда и святая простота
скольжения рассудка между рифами.

В печати российской теснятся
мыслители всяческой масти,
и Бога они не боятся
под задом незыблемой власти.

Бывал я бит, бывал унижен —
легко творили пытку гниды,
но не был я на них обижен —
на гнид не может быть обиды.

Нуждается живое существо
в неспешном захмелённом разговоре.
Без выпивки – какое торжество?
От выпивки слабее душит горе.

Одним заболеванием стервозным
я смолоду загадочно страдаю:
задумавшись о чём-нибудь серьёзном,
я в сон незамедлительно впадаю.

Вдруг мысли потянулись вереницей,
хотел я занести их на скрижали,
перо уже скользило по странице,
но дуры эти дальше побежали.