Игорь Губерман - Смотрю на Божий мир я исподлобья…

Империя внушает восхищение
своим размером и разноязычием,
империя дарует ощущение,
что даже раб велик её величием.

России не опасен внешний враг,
её хранят пространство и снега,
но ей опасен внутренний дурак,
усердно сочиняющий врага.

О росте поганства на свете
есть факты, неслышно кричащие:
нам редкие сукины дети
встречаются чаще и чаще.

Мне истина одна – помимо прочих —
заметна среди мудростей нагих:
сидящие в гавне всегда хлопочут
завлечь и затащить к себе других.

Чтобы дурачиться, отменный нужен ум,
прослыть безумцем – дар высокий нужен,
а умников повсюдных робкий шум —
подпев чертям, собравшимся на ужин.

От сытной пищи чуть подкисли мы,
улёгшись в тёплую кровать,
блоху любого разномыслия
стремимся тотчас подковать.

На этом отрезке отлогом,
где рвётся течение лет,
забавно, что связь моя с Богом —
крепчает, хотя Его нет.

Судить меня не следует жестоко,
однако же не стоит и хвалить:
не плыл я никогда против потока,
хотя и в нём старался я не плыть.

Лично я – из дурной категории,
не имевшей с эпохой интима,
и меня даже ветер истории
не продул, хоть и дул ощутимо.

Нынче книгу врача я листал,
там идея цвела, словно роза:
наше чувство, что совесть чиста —
верный признак начала склероза.

Я много лет в тиши библиотек
провёл самозабвенно и угарно,
а после в суете погряз мой век,
но тот восторг я помню благодарно.

Естественно, что рыла, хари, рожи,
умеющие нас гонять гуртами,
куда сильней в понтах и выпендрёже,
чем люди с симпатичными чертами.

Нам наша память аккуратно
струит благоуханный дым
и красит всё, что невозвратно,
то розовым, то голубым.

Забавно, что течение истории —
похоже, просто ради развлечения —
смывает без остатка все теории
насчёт её дальнейшего течения.

И злоба, и зависть – унылые чувства,
едят они ржавчиной души,
а души, когда в них достаточно пусто,
готовы калечить и рушить.

Нет, радостей себя я не лишал,
однако же удачами не хвастал,
я заповеди редко нарушал,
законы нарушал я очень часто.

Что негуманно, что гуманно,
и с кем нам как себя вести,
мы понимаем так туманно,
что нас весьма легко пасти.

Творящиеся в мире вещи,
точнее – факты и события,
напоминают мне зловещие
чертей и дьяволиц соития.

Спеша на зов любой трубы,
за всё заранее прощённые,
раскрепощённые рабы
страшнее, чем закрепощённые.

Услада есть у населения,
она смягчает все напасти:
отнять восторг совокупления
не по плечу паршивой власти.

Ни мечтой себя не греем,
ни надеждами благими:
вряд ли мир простит евреям
то, что вечно делал с ними.

Мы брели по жизни наугад,
ощупью, смекалисто и слепо,
нынче как оглянешься назад —
было всё прекрасно и нелепо.

С Богом легче земная дорога,
хоть и разны у веры одежды,
если б мы не придумали Бога,
в жизни было бы меньше надежды.

Удача моя – не секрет:
на зависть оседлым евреям
я пепел моих сигарет
по трём континентам развеял.

А перспектива невеликая —
таков наш фатум:
погубит Землю злоба дикая
и мирный атом.

Одно у нас веками неизменно,
людей это пугает по наивности:
евреи говорят одновременно —
отсюда миф о нашей коллективности.

Всего скорее, это не случайно,
поскольку мой народ не вяжет веников:
евреи, чтобы править миром тайно,
ругают и поносят соплеменников.

Когда мы планы жизни чертим —
когда и что, куда и как —
смеётся Бог, хохочут черти,
и бесы прыскают в кулак.

Везде всегда одно из двух,
и очевидна безусловность:
где разум испускает дух,
сей миг является духовность.

Давно уже не слышал я ни звука
про то, как мы творим народам беды,
но скоро докопается наука,
что есть ещё евреи – людоеды.

С устройством мира я знаком
уже довольно длительно,
мне смесь бедлама с бардаком
ничуть не удивительна.

Напрасны все прихлопы и притопы,
впустую антраша и пируэты —
пространство цепенеющей Европы
победно заселяют минареты.

Попадая во властную челядь
и возвыся свой жизненный путь,
человек превращается в нелюдь,
сам того не заметив ничуть.

Людей таких, как есть, я принимаю,
но некое в них вижу изменение,
и нынче ничего подлей не знаю,
чем бурное общественное мнение.

От иллюзий былых остаются руины,
от надежд и мечтаний – обломки,
но трезвонят попы и талдычат раввины,
что урон восстановят потомки.

Уже годами сильно траченый,
сполна отпел я жизнь мою,
но каждый вечер в час назначенный,
себе я в рюмку виски лью.