Фаусто Брицци - 100 дней счастья

«В 2000 году мне будет двадцать семь. Уже в двадцать семь несчастные старики должны работать, чтобы обеспечить детей. Я наработаю кучу денег и буду богатейшественным на свете. А еще я буду красивым, высоким, умным и интересным человеком. За год до того я женюсь на прекрасной девушке, наверное, актрисе, и мы будем жить на море, очень близко от пляжа и бара, где продают мороженое с вафлями. Я буду работать очень знаменитым пефцом. Я буду петь на фестивале Сан-Ремо, выиграю его четыре раза подряд, лучше пять, но один раз спою с кем-нибудь в паре. Моя самая знаменитая песня будет называться «О, ты, тебя я больше не люблю». Она будет занимать первое место в хит-параде целый год. Я и сам очень веселый, потому что вся Италия меня обожает, и все мне улыбаются, когда я иду. Если люди улыбаются тебе, то ты счастлив. Если никто не улыбается, ты несчастный совсем и прыгаешь из окна. Даже в тридцать семь я буду счастливый. Я буду жить на первом этаже. На всякий случай».

Представляю, что получил Андреа за это сочинение. Три с двумя минусами. Одна и та же мысль повторяется несколько раз, плюс куча орфографических и стилистических ошибок.

– Ничего хорошего я так и не сделал, – говорит Энди, шмыгая носом. Денег детям не оставил, да и не вижу их толком, эта стерва не выносит меня на дух. Ни разу моя песня не попала в хит-парад. И никто мне не улыбается, – заключает он, глядя на меня. Мне хорошо знакомо это ироничное выражение.

– У тебя отличные песни, – я пытаюсь утешить его, как могу.

– Да ты же ни одной не знаешь.

– Почему, парочку помню… Как там, про типа, который ждал поезда, который так и не приехал.

– «Вокзал по имени “жизнь”». Занудство сплошное. Моя самая ужасная песня.

– А мне она нравилась. Слушай, Энди, тебе всего сорок, жизнь можно начать заново. Многие прославились далеко не мальчишками.

– Например?

– Например… Ну, не знаю… Ван Гог!

– Да, умер, потом прославился.

– Есть и другие примеры. Почему бы тебе не вернуться в Италию? Ты хоть раз об этом подумал?

– Я не могу быть далеко от детей. Если им что-то понадобится, я должен быть рядом.

Я молчу.

Энди отказался от всего ради детей. Я его недооценил. Он был и остается моим героем.

Мы обнимаемся. Крепко, по-мужски. Не помню, чтобы мы когда-нибудь обнимались. Если только после удачного матча проскользнуло поспешное мужественное объятие. Но теперь все по-другому. Теперь я понимаю, что хотя прошло двадцать лет: связь между нами все равно оставалась, мы не теряли друг друга. Даже наоборот: разлука только укрепила нашу дружбу. И Энди – мой идеал. Хотя сейчас он уткнулся в мое плечо и рыдает. За это я ценю его еще больше.

Портос и д’Артаньян не размыкают объятий несколько минут, а потом возвращаются остальные мушкетеры, и приключения продолжаются. Но слова Энди продолжают звучать внутри меня.

«Я не могу быть далеко от детей».

Так просто сказано.

Пытаюсь думать о том, что сейчас делают Лоренцо и Ева. Строят ли Эйфелеву башню из «лего», прыгают ли на танцевальном автомате? Я вдруг понимаю, что с этой болезнью совершенно погрузился в себя и утратил былую связь со своими детьми.

От нашего последнего вечера в Мюнхене у меня осталась только одна картинка, больше я ничего не помню: вчетвером мы входим в пивной пар, распевая пошлейшие итальянские песни. Последний раз я так напивался лет в девятнадцать, когда мы ездили на чемпионат по водному поло серии А. Не знаю, когда, как и в каком состоянии мы вернулись в нашу гостиницу.

Дико болит голова.

Как будто бы в моей черепной коробке поселился Ринго Старр и барабанит по установке в своем фирменном стиле. Тук-ту-тук. Тук-ту-тук. Захватывающий ритм песни «Ticket to ride».

У меня болит желудок, мне трудно дышать, а в голове настоящий рок. Одним словом, полный набор.

Остальные пока еще спят. На соседней кровати, точь-в-точь как у меня, словно кабан с забитым носом, храпит Умберто.

В малюсенькой столовой меня ждет поднос с пирамидой из пончиков и крапфенов. Откусываю один – и близко не стоит с пончиками Оскара. Кладу обратно на поднос. И вдруг понимаю, что моя скромная утренняя привычка стала одним из важных моментов жизни. Такое не забывается. Я, пончик и воробей. Для счастья довольно малого.

Невероятно активный Андреа уже разыскал тот самый загородный манеж, где мы побывали во время нашего первого путешествия. Ощущение дежавю не покидает меня с самого утра. В моей голове засело слово, которое потеснило Ринго с его ударными.

Ремейк.

В ремейках нет никого смысла.

Да и потом, не из всего получится ремейк.

Например, книгу не перепишешь. Можно предложить новый перевод, но оригинал, будь он хорош или плох, останется цел и невредим.

А вот фильмы переснимают по несколько раз, порой всего через несколько лет.

В отношениях тоже бывают ремейки. Бывает, что люди расстаются, а потом сходятся заново. И каждый раз сталкиваются с одними и теми же проблемами.

Но сделать ремейк путешествия вряд ли возможно. Можно вернуться в какой-то город, но делать все то же самое – такое случается редко, любопытное ощущение. Чистое безумие.

Из всех мушкетеров только Андреа умел ездить на лошади. Его отец подпольно подрабатывал букмейкером на ипподроме в Капаннелле, и малыш Энди частенько проводил целый день, глядя, как делают ставки, как готовятся нетерпеливые наездники, и жалея лошадей, приговоренных к каторге вечной скачки. Чтобы как-то занять время, он занимался ездой. Остальные же мушкетеры садились на лошадь всего пару раз: потрусить во время отпуска по линии прибоя, и только. Это все равно, что Зорро поскакал бы кого-то спасать, прихватив команду из Гуффи, Дональда да Плуто.

Экскурсия начинается рысью. Перед нами трусит немецкий гид, некий Томас, симпатичный неандерталец. Мы едем вдоль реки, скачем минут пять галопом, который, в принципе, проще рыси, если раньше не умрешь. Скачем по широкой стоптанной тропе, вьющейся в темном лесу. Несколько раз возникает вероятность, что кто-то из нас окажется в больнице в отделении травматологии, но, наконец, мы выезжаем на полянку, где переводим дух и прячемся под тенью дуба, который чего только не повидал на своем веку. Мы разводим костер, и милый Томас неожиданно достает откуда-то сосиски юрского периода и умело поджаривает их на костре. Словно мы в Аризоне. Осталось только, чтобы на нас напали индейцы, а потом подоспела кавалерия.

В тот вечер наши вены бурлят от притока адреналина. и мы выбираем салун, который станет театром дальнейших действий. Ведь мы должны показать себя заправскими «Казановами». Заведение называется «Bier und Liebe» – «Пиво и любовь», что вполне соответствует нашей программе. Ставки делаются на четырех пышных студенток лет двадцати. Мы строим из себя сыночков богатых родителей, приехавших на каникулы, и пускаем в ход наш небогатый запас английских слов, почерпнутый из песен «Queen». Чем кончилось дело? Италия побеждает Германию 3:1, прямо как на Чемпионате мира 1982 года. Голы забивают Коррадо, Андреа и, не стану скромничать, автор этих строк, а вот веснушчатая блондинка, на которую поставил Умберто, проявляет куда больше интереса к мощному татуированному бармену, чем к моему другу. Всю ночь я защищаю честь итальянского флага за двоих.