Юрий Поляков - Время прибытия

Ведущая даст ему слово,
Он встанет,
посмотрит на зал,
Немного помнется и снова
Расскажет,
как белых рубал,
Как мог он с единого маха
Врага развалить до седла.
В душе его не было страха —
В руке его сила была!
Расскажет:
был план генеральский
С рабочих спустить восемь шкур,
Но Блюхер из Верхнеуральска
Увел их в советский Кунгур…
Все было: потери,
утраты —
Народ о них песни сложил…
Но дед не расскажет про брата,
А Дмитрий у белых служил.
Вот как их судьба разделила
И вдруг под Уфою свела…
И смог он —
была еще сила! —
Врага развалить до седла…

Часовня на окраине села…
Никак не может позабыть о старом:
Когда вершились новые дела,
Ее с размаху сделали амбаром.
Она перетерпела этот срам,
Его сквозняк повыдул понемногу.
Который год часовня ищет Бога,
Привычного к дощатым закромам…

Теплолюбивые растенья,
Привыкшие к погожим дням, —
Малейшее сгущенье тени
Мерещится бедою нам,
А были пращуры покрепче!
Найдешь по кольцам годовым,
Когда слова гортанной речи
Гнал над полями горький дым.
А ведь еще страшнее было,
Когда, размашисто-легка,
Под корень пращуров рубила
Самодержавная рука!
Кровь и страдания без меры,
Ложь и безверие в груди —
Такие селекционеры,
Что заступи и отведи!

Я был расстрелян в сорок первом.
«Невыполнение приказа
В смертельный для Отчизны час».
Ударил залп.
Я умер сразу,
Но был неправильным приказ!
И тот комбат, его отдавший,
В штрафбате воевал потом,
Но выжил, вытерпел и даже
Еще командовал полком.
Тут справедливости не требуй:
Война не время рассуждать.
Не выполнить приказ нелепый
Страшнее, чем его отдать.
…Но стоя у стены сарая,
Куда карать нас привели,
Я крепко знал,
что умираю,
Как честный сын своей земли…

По телевизору война.
Какой-то фильм,
почти что новый.
Рассвет. Безмолвие. Весна.
Но дрогнул ствол многодюймовый,
И фронт ожил,
и враг попер,
Обрушилась артподготовка…
Но узнаваемый актер
Уже приподнялся неловко.
Вот он,
бесстрашием гоним,
Взлетел на бруствер —
и по знаку
Массовка двинулась за ним
В несокрушимую атаку!
И вдруг,
разрывом опален,
Споткнулся
и упал в сторонку…
Но однорукий почтальон
Надежно спрятал похоронку…
И он воскрес!
Сквозь забытье,
Сквозь кровь
на той траве весенней
Усталые глаза ее
Показывали путь к спасенью.
Потом —
завшивленный барак
И шепот о побеге скором —
Недолго поглумился враг
Над узнаваемым актером!
Вот общий план:
дорога, даль…
Обратный путь,
какой он длинный!
Луч солнца высветил медаль,
Медаль «За взятие Берлина»…
А мой сосед вздохнул опять:
– Ведь это ж надо
так завраться!
А впрочем…
Правду рассказать —
Недолго сердцу разорваться…

Читаю и опять кусаю губы:
Виновники немыслимой беды —
Подонки, изуверы, душегубы
Опять сухими вышли из воды.
А говорили: им теперь не скрыться,
Кого они на помощь ни зови,
Скоты, клятвопреступники, убийцы
Опять живыми вышли из крови.
Теперь им что?
Теперь хоть небо рухни.
Они уже в другом конце земли.
У них – кабак национальной кухни
Той нации, что чуть не извели.
А мы кричим «К ответу!», полагая,
Что время все расставит на места…
Нет, справедливость тут нужная другая,
Которая жестока и проста.

Чудесный день!
Осенний резкий свет
Слепит глаза и золотом, и синью.
Куплю газету, пачку сигарет,
Присяду, закурю…
Кроссворда нет —
Есть про «радиоактивную пустыню,
Которой станем, если…».
И от слов,
Почти привычных обезуметь можно,
Так человек, считая, что здоров,
Прислушался к обмолвкам докторов
И осознал, что болен безнадежно!

Давным-давно,
в детстве, мне объяснили,
что солнце
неумолимо остывает и когда-нибудь —
через много тысяч лет —
погаснет вовсе.
И тогда все сущее на Земле
погибнет!
По ночам я плакал
и мучительно фантазировал:
как же уберечь солнце от угасания,
а человечество
от неминуемой лютой смерти?
Я с трудом успокоился,
когда меня твердо заверили,
будто время от времени
в солнце врезается огненная комета
и светило разгорается с новой силой!
Теперь вечерами
я всматривался в черное небо,
похожее на огромный рентгеновский снимок,
ища глазами хвостатую спасительницу
рода людского.
– Не беспокойся! – смеялись взрослые. —
– На твой век солнца хватит!..
– А как же потом? – недоумевал я.

Прошло время.
Много времени…
Иногда вечерами я поглядываю на небо,
но уже не ищу комету-избавительницу,
я просто прикидываю,
какая будет завтра погода
и стоит ли выезжать с семьей на природу…

А в газетах пишут,
что солнце продолжает остывать,
и даже быстрее,
чем считалось раньше.

«Она бы мне могла составить счастье!» —
Какой старорежимный оборот…
Нам нужно было раньше повстречаться,
А может,
позже…
Кто тут разберет?
В Донском монастыре гуляет осень,
Ограды полны
палою листвой.
Монахов нет…
Давай у гида спросим:
Как дальше жить,
что делать нам с тобой?
И как из дней,
счастливых, буйных, пестрых,
Вернуться в мир
постылой тишины?..
Но у тебя,
как у принявшей постриг,
Глаза печальны
и отчуждены…

«Разбилось лишь сердце мое…» —
это из романса.
Теперь так не говорят,
теперь скажут: «Инфаркт!»
– и, уж конечно, не по причине
любви.
«Разбилось лишь сердце мое…» —
это метафора.
Но почему же тогда,
возвращаясь домой
после нашей последней встречи,
я слышал,
я чувствовал,
как слева в груди
дробно и жалобно
стучат друг о друга
осколки?

«Разбилось лишь сердце мое…» —
это из романса.

В московской бестолковой суете
Мы встретимся однажды
и увидим,
Что мы не те,
да, мы совсем не те
И мы уже друг друга не обидим.
Поговорив немного обо всем
И высчитав,
как много дней промчалось,
Поймем,
что мы уже не принесем
Друг другу радости.
А прежде получалось…

С тобою нужно быть
смелей и злей,
А я слепым щенком
скулю и тычусь…
Но ты же не из плоти —
ты из тысяч
Забытых и несыгранных ролей.
Я грех такой
на сердце не возьму!
В тебя влюбиться —
получить в придачу
И горний мир,
где ни черта не значу,
И вашу закулисную возню.
Вот ты вошла,
насмешлива,
легка, —
Присела к зеркалу,
втираешь грим умело,
А может быть, не грим —
крем Азазелло?
Узнаю после третьего Звонка…