Юрий Поляков - Время прибытия

Дождь со снегом
в окно
кулаками замерзшими
лупит.
Я хожу и курю
сигареты одну за одной.
Нет, я должен понять,
разобраться:
она меня любит
Или просто играет,
как с глупым мальчишкой, со мной.
Но ведь я же и сам
никогда не любил обязательств,
Обещаний,
обетов,
нелепых расспросов впотьмах.
Почему же меня
ее сдержанность так обижает,
Недосказанность некая…
Нет, не в объятьях —
в словах…
Дождь со снегом
всю ночь
кулаками замерзшими лупит.
Скоро утро, а значит,
мы скоро увидимся с ней.
Я почти засыпаю,
мне снится:
она меня любит!
Сновидения мудры,
а утро еще мудреней…

Мне нравится быть одиноким —
Зайти в переполненный бар
И, выпив чего-нибудь с соком,
Поймать удивление пар,
Их недоуменные взгляды:
«Откуда такой нелюдим?
А ведь «упакован»
как надо
И молод. И все же один!»
А после
под стереовопли,
Под грохот танцующих ног
Грустить,
что ботинки промокли,
Что осень,
что я одинок,
Что вся эта радость хмельная
И девушки в джинсах тугих,
Как будто планета другая,
Доступная лишь для других.
А я уж чего-нибудь с соком
Еще на дорожку попью.
…Вот я и побыл одиноким —
Пора возвращаться в семью.

Ныряет месяц в небе мглистом.
И тишина, как звон цикад,
Дрожит над гипсовым горнистом,
Плывет над крышами палат,
Колеблет ветер занавески.
Все как один,
по-пионерски,
Уставшие ребята спят…
А там, за стеночкой дощатой,
Друг друга любят,
затая
Дыханье,
молодой вожатый
И юная вожатая…
Всей нежностью, что есть на свете,
Июльский воздух напоен!
Ах, как же так?
Ведь рядом дети!
Она сдержать не в силах стон…
Ах, как же так?!
Но снова тихо.
И очи клонятся к очам…
И беспокоится врачиха,
Что дети стонут по ночам…

Ну вот и пора —
возвращаемся
Каждый в судьбу свою.
Давай еще раз
попрощаемся,
Давай я опять постою
На скверике,
у киностудии,
Сжимая сникший букет,
С тревогой ловя в многолюдии
Единственный силуэт
И чувствуя,
как пробираются
По телу смятенье и дрожь,
Как сердце опять примиряется
Со страхом,
что ты не придешь.
…Ты выйдешь,
грустна и загадочна:
– Прости,
я на полчаса… —
– А мне и минуты достаточно —
Запомнить твои глаза…

Я видел,
как двое влюбленных
пытались и не умели расстаться.
Был темный ветреный вечер.
Над городом повисла тяжелая холодная туча.
Влюбленные медленно, с трудом
размыкали объятья,
потом,
крепко держась за руки,
отстранялись друг от друга,
точно хотели лучше разглядеть
и запомнить любимые черты.
Наконец,
разорвав пальцы,
они, мучительно,
непрестанно оглядываясь,
начинали расходиться в разные стороны.
Я видел,
как неожиданно,
словно приняв некое важное решение,
юноша резко повернул назад
и бегом воротился
к замершей в ожидании подруге,
обнял ее,
и все началось сначала, —
только на этот раз
воротиться пришлось девушке.
И, конечно,
ни юноша, ни девушка
не догадывались,
что в этих бесконечных прощаниях
и возвращениях,
как в витке гена,
зашифрована вся их будущая
любовь…

Поглажу ствол.
Он холоден и мшист.
Вверх посмотрю,
чтоб солнце ослепило…
Зеленый лист!
Ты превращаешь в жизнь
Сгорающее заживо светило.
Луч,
пролетевший сквозь безбытие,
Преодолевший черное безмолвье,
Вонзая в щит зеленый острие,
Становится дыханьем,
плотью,
кровью,
Тобою, мною…
Видно, неспроста
Я думаю и думаю про это.
А может быть,
и странный дар поэта —
Подобие зеленого листа?

…И вот – рассветный лес,
парной,
туманный,
Трава умыта,
ствол сосновый рыж,
А дальше —
земляничная поляна:
Казалось,
ступишь – ноги обагришь,
Казалось,
не собрать всего и за год…
Но вот растаял
золотистый чад,
И я иду из леса
с горстью ягод,
Да и они —
по-моему —
горчат…

Оттенков память не хранит,
Судьбу отображая в целом.
И у былого строгий вид:
То стало черным,
это – белым…
И вот,
порвав с прошедшим связь,
Забыв потраченные силы,
Я думаю,
былым томясь:
– Быть может,
так оно и было?..
Но если так,
то как я мог
В том негодяе ошибиться,
Об этот камень ушибиться,
Быть с доброй женщиной жесток?
Как мог я
не увидеть зло,
Себе ж готовя неудачи?
Ведь все иначе быть могло!
…Но ведь и было все иначе!

Ты отыскала первые слова —
Невинные,
невольные глаголы.
Я начинал с того же.
Ты права:
Мы в мир приходим праведны и голы.
Потом,
как муравьи,
найдем сучок,
Травинку,
каплю меда
– и довольны!
У каждого в душе живет сверчок,
Но он поет,
когда мы сердцем вольны…

«Земную жизнь пройдя до половины…»
Я так хотел бы
воротиться вспять.
Но время не дает,
толкает в спину —
И нужно дальше весело шагать,
И делать вид,
что опыт – это благо,
И веровать в познанье без границ,
И понимать,
что чистая бумага
Правдивее измаранных страниц…

Некогда я был учителем словесности.
И однажды,
пытаясь выразить ученикам
ту ненависть,
которую испытывали
к Жоржу Дантесу-Геккерну
современники Пушкина, —
я сказал:
– Представьте себе на минуту,
что Юрий Гагарин
не разбился во время испытательного полета,
а был убит на дуэли
смазливым и наглым юнцом…
По глазам,
по лицам учеников
я понял,
что нашел самое убедительное для них,
самое горькое сравнение…

Он умер в девяносто пятом!
Министром был и пэром стал!
Заделался аристократом,
Как в Петербурге загадал.
Скончался старцем именитым
И схоронен
куда пышней!
Где ж вы шатались, Эвмениды,
Со справедливостью своей?
Вы покарать любого в силе.
Так почему
душе пустой
За кровь певца не отомстили
Бесчестьем или нищетой?
Зачем, в добро ломая веру,
Его не уложили в гроб,
Поставив к новому барьеру,
Вогнав свинец в бездарный лоб!
Зачем гниением проказы
Его не обратили в грязь,
Чтоб он про юные проказы
В подпитье вспоминал,
смеясь?!
Чтоб сладко пожил,
не ответя
За все сполна – в конце концов.
Иль божьей кары нет на свете
Для извергов и подлецов?!
Да будь бы я на вашем месте
О Эвмениды, —
ни на миг
Не мешкал бы с кровавой местью!
– Дантес? Он милый был старик…