Элисон Уэйр - Плененная королева

Королеве пришло письмо от разбитого горем Бертрана де Борна. Хотя тот и имел предательскую душонку, но, будучи известным трубадуром, сумел красочно описать случившееся, чем глубоко тронул Алиенору, разбудив в ней дух родной земли и воззвав к ее скорбной душе.

«Молодые горюют, – писал де Борн. – Никто не радуется в эти горькие дни. Смерть, этот не знающий поражений воин, безжалостно забрала у нас лучшего из рыцарей».

Пергамент упал на пол. Дальше читать Алиенора не могла.

Первое подозрение о том, что ее жизнь изменится, у Алиеноры появилось, когда к ней провели королевского посланника. Обычно те инструкции или новости, которые король желал довести до сведения жены, передавались ей Ранульфом Гланвилем или Ральфом Фиц-Стефаном. Но теперь Алиеноре оказали все то уважение, какое полагается королеве.

Голова у нее кружилась, когда она думала об этом, сидя в своем кресле с высокой спинкой, а королевский гонец в одежде, пыльной после явно долгой дороги, опустился перед ней на колени.

– Миледи, – начал он, – его величество приказал мне просить вас прибыть в Нормандию. Он хотел бы, чтобы вы как можно скорее подготовились к путешествию, поскольку мы должны без задержки отправиться в Руан.

Генрих просит? Он хотел бы? В последние десять лет он присылал приказы только ее надзирателям, и королеву возили из одного места в другое, не спрашивая о ее желаниях.

Может быть, общая потеря вразумила его? Может быть, Генри понял, как поняла она, что только они сами могут помочь друг другу пережить траур по той жизни, которую когда-то вместе создавали своими руками. Неужели его потребность в утешении была так же сильна, как и ее?

– Я буду готова через час, – ответила Алиенора гонцу, а потом без труда вернулась в роль королевы и послала его на кухню, где он найдет еду и питье, и сделала это так, словно в течение последних десяти лет не была ограничена в подобном поведении.

Ранульф пришел к ней, когда она и сияющая Амария, которая была рада тому, что Генрих наконец-то образумился, в спешке собирали свои пожитки.

– Я поеду под стражей? – настороженно спросила Алиенора.

– Нет, мадам, вы поедете с обычным сопровождением. Я пришел сказать вам, что вы больше не заключенная.

Значит, она наконец свободна. Свободна! Все эти долгие, тягучие годы Алиенора молилась об освобождении. Она еще не могла воспринять произошедшее, как не могла понять, что это может значить для нее. Если бы это случилось в любое время до того ужасного июньского дня, то она бы кричала от радости, но теперь это была радость со слезами. Потому что король был вынужден принять решение о ее освобождении только после смерти Молодого Генриха, а она в любое время променяла бы свою свободу на жизнь сына, даже если бы ей пришлось сидеть взаперти до самой смерти.

Но так или иначе, хорошо снова скакать в седле по выжженным солнцем долинам Англии, наслаждаясь теплым ветерком позднего лета и лазурным небом. Как чудесно снова оказаться на корабле, который величественно скользит по тихим водам Английского канала, а потом – о радость радостей! – увидеть побережье Нормандии. А оттуда всего несколько дней езды до Аквитании… и Ричарда!

Ранульф Гланвиль, стоя высоко на стене замка, смотрел на Алиенору: плащ развевается за спиной, вся она устремлена к континенту, где далеко на юге лежат ее земли… и где ее ждет муж и король. Ранульф знал: она увидит в нем грустные перемены…

Ранульфу Гланвилю будет не хватать Алиеноры. Он уже привык к ее приятному обществу за обедом, к их долгим и живым разговорам, яркой остроте ума королевы, ее врожденному здравому смыслу. Ему будет не хватать этих сверкающих глаз, располагавших к беседе, и изящного, природного обаяния, которого не смогла затмить даже надвигающаяся старость. Заключение не сломило Алиенору. Она вышла на свободу, полная жизненных сил и энергичная, как всегда. Она потеряла в весе за последние недели, но от этого выглядела еще моложе, ее тонкие, точеные черты, казалось, высечены скульптором.

Ранульф чувствовал – давно уже чувствовал, – что в отношениях с королевой оказался в опасной близости к той черте, за которой начинается любовь, и его увлечение грозит потерей объективности, необходимой всем добросовестным тюремщикам. Он, конечно, не высказывал этого вслух, но считал короля глупцом. Алиенора была умной женщиной, поддающейся убеждению. Одного года в заключении вполне хватило бы, чтобы укротить ее мятежный дух. А ситуация оказалась гораздо сложнее, чем, кажется, полагал Генрих. Это мог увидеть каждый.

Ранульф Гланвиль прогнал прочь неуместные мысли, напомнил себе, что Алиенора предала своего мужа и короля и общество порицало ее за это. Он спросил себя, как делал это бессчетное число раз: что бы он чувствовал, если бы что-либо подобное совершила его верная Берта? Но ей, конечно, и в голову такое не придет, потому что она смирная и послушная, как корова. А вот Алиенора – отнюдь не Берта. «Тем прискорбнее», – нашептывал Ранульфу маленький злокозненный дьявол, обитавший в его душе. Впрочем, покаявшись в грехах, ты получал искупление. Печально, что смерть Молодого Генриха привела короля в такое состояние, но слава богу, что он решил вернуть себе жену. И все равно Ранульф знал, что ему будет не хватать ее…

Амария наслаждалась свободой, обретенной ее госпожой. Но по мере того как они ехали по дорогам Нормандии, проезжали яблочные сады и сочные поля на плодородной земле, встречали здесь и там суровые замки, оживленные города, воспаряющие вверх шпили монастырских церквей или сонные деревушки, к ее радости все больше примешивалась тревога. Когда королева вернется на свое исконное место, захочет ли она, чтобы ей прислуживала крестьянка, если для этого у нее будут знатнейшие дамы королевства?

Ведь Амария за эти годы полюбила королеву Алиенору. То, что начиналось с неодобрения и подозрительности, перешло в сильную привязанность и преданность, потому что Алиенора ни разу не совершила ничего такого, что подтвердило бы первоначальное мнение о ней Амарии. И она так страдала… а все из-за любви к детям. Уж это-то было ясно. Амария знала, что такое любовь к своему ребенку, а еще она знала, что, если бы покойный, горько оплаканный отец ее Марка был бы несправедлив к сыну, она бы как львица прыгнула на защиту своего дитяти.

Сколько раз уже Амария открывала рот, но так и не отважилась спросить у Алиеноры о том, что ее ждет, – боялась услышать отказ. Королева когда-то дала ей обещание, но что, если теперь она захочет забыть женщину, которая делила с ней долгие годы заключения? Конечно, это понятно, но разве преданность и дружба не в счет? А между госпожой и служанкой и в самом деле была дружба – это не выдумка. Амария каждый день удивлялась тому, что она, скромная дочь мельника, подружилась с женой самогу короля, с женщиной, которая по праву является королевой половины христианского мира!