Джек Керуак - Ангелы Опустошения

Что же касается Лазаря, то когда спросишь его «Эй Лаз, ты как?» он лишь поднимает невинные ровные голубые глаза с легким намеком на улыбку почти как у херувима, печальный, и никакой ответ уже не нужен. Если уж на то пошло, он мне напоминал моего брата Жерара больше чем кто бы то ни было на свете. Высокий сутулый подросток, в прыщах но с симпатичным профилем, совершенно беспомощный если б не забота и защита его брата Саймона. Не слишком хорошо умел считать деньги или спрашивать дорогу чтоб не впутаться куда-нибудь, а меньше всего – устраиваться на работу или даже понимать юридические бумаги и даже газеты. Он был на грани кататонии как и старший брат который теперь в заведении (старший брат бывший его идолом, кстати). Без Саймона и Ирвина гнавших его вперед и защищавших его и обеспечивавших его постелью и столом, власти сцапали бы его в момент. Не то чтобы он был кретином или неразумным. Он был крайне талантлив на самом деле. Я видел письма которые он писал в 14 лет перед своим нынешним приступом молчания: они были совершенно нормальны и лучше чем писания средней руки, по сути чуткие и вообще лучше всего что я мог бы написать в 14 лет когда сам был невинным погруженным в себя чудовищем. Что же до его увлечения, рисования, рисовать ему удавалось лучше чем большинству художников живущих сегодня и я всегда знал что он был в самом деле великим молодым художником притворившимся замкнутым чтобы люди оставили его в покое и еще чтоб люди не заставляли его устраиваться на работу. Поскольку частенько я подмечал странный взгляд искоса который он бросает на меня похожий на взгляд собрата или сообщника в мире надоед, скажем —

Будто взгляд говорит: «Я знаю, Джек, что ты знаешь что я делаю, и ты занимаешься тем же самым по-своему». Ибо Лаз, как и я, тоже целыми днями глядел в пространство, вообще ничего не делал, только может быть причесывался, в основном просто прислушиваясь к собственному разуму как будто и он тоже был наедине со своим Ангелом-Хранителем. Саймон бывал обычно занят, но во время своих полугодовых «шизофренических» припадков замыкался от всех и тоже сидел у себя в комнате ничего не делая. (Говорю вам, это были настоящие русские братья.) (На самом деле частично поляки.)

Когда Ирвин впервые встретился с Саймоном, тот показал на деревья и сказал: «Видишь, они машут мне и кланяются в приветствии». Если не считать всей этой жуткой интересной туземной мистики, он на самом деле был ангельским пацаном и например теперь у Гэйнза в комнате незамедлительно взялся опорожнить наверху стариковское ведро, даже сполоснул его, спустился кивая и улыбаясь любопытствующим домовладелицам (домовладелицы тусовались на кухне варя котелки фасоли и разогревая тортильи) – Затем прибрал в комнате веником и совком, строго сгоняя нас с места на место, начисто вытер пристенный стол и спросил Гэйнза не надо ли ему чего в лавке (чуть ли не с поклоном). Ко мне его отношение было типа вот такого когда он приносил мне два поджаренных яйца на тарелке (уже потом) и говорил «Ешь! Ешь!» а я отвечал нет я не голоден и он вопил «Ешь, отродье!! Смотри а не то устроим революцию и пойдешь работать на фабрику!»

Поэтому между Саймоном, Лазом, Рафаэлем и Ирвином происходила бездна фантастически смешного, особенно когда мы все садились с главной домовладелицей ругаться насчет платы за их новую квартиру которая должна быть на первом этаже а окна выходить на вымощенный плиткой двор.

Домовладелица на самом деле была дамой европейской, француженкой я думаю, и поскольку я сообщил ей что придут «поэты» она сидела на кушетке эдак изящно готовая к тому чтоб на нее произвели впечатление. Но если она представляла себе всех поэтов какими-нибудь де Мюссе в плащах или элегантными Малларме – тут просто кучка громил. К тому же Ирвин выторговал у нее 100 песо или около того с жалобами на то что нет горячей воды и не хватает кроватей. Она спросила у меня по-французски:

– Monsieur Duluoz, est ce qu’ils sont des poétes vraiment ces gens? [102]

– Oui, Madame, – ответил ей сам Ирвин своим наиэлегантнейшим тоном, приняв роль которую называл «вышколенный венгр», – nous sommes des poétes dans la grand tradition de Whitman et Melville, et surtout Blake . [103]

– Mais, ce jeune lá. – Она показала на Лаза. – Il est ип poéte? [104]

– Mais certainement, dans sa manière [105]– (Ирвин)

– Eh bien, et vous n’avez pas l’argent pour louer a cinq cents pesos? [106]

– Comment? [107]

– Пятьсот песо – cinque ciente pesos.

– А, – говорит Ирвин, переключаясь на испанский, – Sí, pero el departamiento [108] , n’est pas assez grande [109] для всей кучи.

Она понимала все три языка и ей пришлось сдаться. Меж тем, когда дело уладилось, мы все рванули врубаться в Воровской Рынок в центре, но едва выскочили на улицу какие-то мексиканские ребятишки пившие коку издали при виде нас долгий тихий свист. Я рассвирепел поскольку не только приходилось терпеть теперь такое в компании моей разношерстной чудной банды но и считал это несправедливым. Однако Ирвин, этот международный хепак, сказал

– Это не пидарам свистят или что ты там еще себе вообразил в своей паранойе – это свист восхищения.

– Восхи ще ния?

– Разумеется, – и несколько вечеров спустя точно эти мексиканцы постучались к нам с мескалем в руках, хотели выпить и почествоваться, кучка мексиканских студентов-медиков как оказалось живущих двумя этажами выше (еще позже).

Мы двинулись вниз по улице Орисаба в свою первую прогулку по Мехико. Я шел с Ирвином и Саймоном впереди, разговаривая; Рафаэль (как и Гэйнз) шел далеко в стороне один, по кромке тротуара, задумавшись; а Лазарь топал своей неспешной походной чудовища отстав от нас на полквартала, иногда разглядывая сентаво у себя в ладони и размышляя где бы купить мороженого с содовой. Наконец мы обернулись и увидели как он заходит в рыбную лавку. Всем пришлось возвращаться и вытаскивать его оттуда. Он стоял перед хихикавшими девицами протянув руку с монетами повторяя

– Марожно с содой, хочу марожно с содой, – со своим смешным нью-йоркским акцентом, бормоча под нос, невинно на них уставившись.

– Pero, señor, no comprendo . [110]

– Марожно с содой

Когда Ирвин с Саймоном нежно вывели его наружу и мы возобновили прогулку, он вновь отстал на полквартала и (как теперь печально вскричал Рафаэль)

– Бедняга Лазарь – не знает что делать с песо!

– Потерялся в Мехико не зная что сделать с песо! Что же станет с бедным Лазарем! Так грустно, так грустно, жизнь, жизнь, может ли кто вынести ее!

Однако Ирвин с Саймоном весело шагали вперед к новым приключениям.

Так мой мирный покой в Мехико подошел к концу хоть я и не сильно возражал поскольку с писательством моим пока было покончено но на самом деле на следующее утро было чересчур когда я сладко спал на своей одинокой крыше и ворвался Ирвин