Рейчел Джойс - Операция «Перфект»

Однажды Байрон случайно услышал, как отец говорит, что просто не знает, как быть с детьми. Достаточно на них взглянуть, и он сразу видит перед собой Дайану.

Но это же совершенно естественно, отвечали ему.

Нет, ничего «естественного» в этом не было.

А жизнь между тем продолжалась, словно гибель Дайаны никоим образом ее не затронула. Дети снова ходили в школу. Надевали по утрам школьную форму. Брали с собой ранцы. Но теперь на игровой площадке матери одноклассников Байрона собирались уже вокруг миссис Сассекс. Они приглашали ее выпить кофе и расспрашивали, как идут дела в семье. Миссис Сассекс вела себя сдержанно. Лишь однажды она сказала, что была удивлена атмосферой, царившей у них в доме, она показалась ей слишком неприветливой и холодной для маленьких детей. Этому дому не хватает счастья, сказала она. И женщины понимающе переглянулись, словно говоря, что уж им-то повезло гораздо больше.

Без Джеймса и Дайаны Байрон чувствовал себя никому не нужным, почти изгоем. Несколько недель он с нетерпением ждал от Джеймса письма с адресом его новой школы, но так ничего и не получил. Однажды он даже попытался ему позвонить, но, едва услышав голос, Андреа тут же повесила трубку. На уроках в школе он сидел, уткнувшись в свою тетрадь, но при этом забывал записывать то, что говорит учитель. И на переменах тоже предпочитал одиночество. Как-то раз он услышал, как кто-то из учителей назвал обстоятельства его, Байрона, жизни «весьма сложными» и прибавил: вряд ли от этого мальчика следует теперь многого ожидать.

Однако было бы неправдой сказать, что Байрона так уж сильно терзала тревога. Насчет его способности тревожиться по любому поводу Дайана оказалась совершенно неправа, как, впрочем, неправа она оказалась и во многом другом. Однако он, пожалуй, действительно слишком много думал о ней. Иногда он представлял себе, как она лежит там, в земле, в своем гробу, а вокруг тьма, но думать об этом было совершенно невыносимо, и он старался прогнать эти мысли и представить себе мать такой, какой она была при жизни. Он любил вспоминать, как чудесно светились ее голубые глаза, какой приятный у нее был голос, с какой изящной небрежностью она накидывала на плечи кардиган. Но, вспоминая об этом, он начинал еще больше тосковать. В итоге он уговорил себя как можно чаще думать о душе Дайаны, а не о том, какая она была при жизни, не о ее живом теле, запертом теперь под землей. Но справиться со своими мыслями удавалось далеко не всегда, и порой среди ночи он просыпался в горячем поту, тщетно пытаясь оттолкнуть от себя страшный образ Дайаны, пытающейся снова к нему вернуться, бьющейся в гробу, царапающей крышку и пронзительно зовущей его, Байрона, на помощь.

Он никому об этих видениях не рассказывал, как никому не смог бы признаться в том, что именно он положил начало той череде событий, которые привели Дайану к смерти.

«Ягуар» все это время стоял в гараже, а потом однажды, уже в конце октября, приехал эвакуатор и увез его. На месте «Ягуара» появился маленький «Форд». Миновал октябрь. Последние листья, за полетом которых так любила наблюдать Дайана, срывались с ветвей, кружили в воздухе и собирались под ногами в скользкий ковер. Ночи стали длиннее, пошли проливные дожди. Дули сильные ветры, сметавшие со своего пути ворон, пытавшихся сопротивляться непогоде. Однажды за ночь вылилось столько дождя, что пруд, осушенный по приказанию Сеймура, начал снова заполняться водой, и его опять пришлось осушать. Живые изгороди оголились, почернели, с них капала вода, зеленым оставался один ломонос. Люси похоронила всех своих сломанных кукол.

В ноябре налетели холодные ветры, над пустошью повисли плотные тяжелые тучи, казалось, они укрыли землю не хуже, чем кровля из нескольких слоев шифера. Вернулись туманы, порой они весь день напролет висели над домом. Зима была на носу; однажды буря, предвестница зимы, сломала и повалила один из старых ясеней, ветки и обломки ствола еще долго валялись по всему саду, и никто их не убирал. В декабре пришли первые метели. Ученики шестого класса школы «Уинстон Хаус» каждый день упорно готовились к экзаменам. Некоторым даже наняли частных репетиторов. Пустошь постепенно меняла цвет – сперва стала пурпурной, затем оранжевой, а затем бурой.

Время все лечит, говорила миссис Сассекс. Она уверяла Байрона, что со временем острота утраты ослабнет. Но в том-то и дело, что ему совсем не хотелось расставаться с ощущением утраты – единственным, что у него осталось от матери. Если время залечит и эту рану, все станет так, словно Дайаны никогда и не было на свете.

Однажды Байрон беседовал на кухне с миссис Сассекс об испарениях, и вдруг она бросила нож, которым что-то резала, и вскрикнула: «Ой, Байрон!» Оказалось, она поранила себе палец.

Собственно, присутствие Байрона не имело никакого отношения к тому, что она порезалась. Да она его и не обвиняла. Преспокойно заклеила порез пластырем и продолжила чистить картошку, но в связи с этим случаем у Байрона возникли новые мысли. Он гнал их, но они все лезли и лезли в голову. Донимали его даже во сне. Он представлял, как мать в своем гробу под землей пронзительно кричит и зовет его. Вспоминал, как миссис Сассекс промывала порезанный палец под краном, а вода становилась красной от крови. Из-за этих мыслей в нем крепла уверенность: следующей будет Люси, и травма, которую получит его маленькая сестренка, тоже будет на его совести, как и тот несчастный случай на Дигби-роуд, как и порез на пальце у миссис Сассекс.

Сперва Байрон скрывал свои страхи. Иногда попросту старался выйти из комнаты, если Люси туда входила, а если не мог выйти – если все, скажем, сидели за обеденным столом, – принимался что-то мурлыкать себе под нос, стараясь ни о чем не думать. Он стал на ночь приставлять лестницу к окну Люси, чтобы, если что-то случится, она легко могла бы выбраться наружу и спастись. Но однажды утром он забыл вовремя убрать лестницу, и Люси, проснувшись и выглянув в окно, увидела ее, испугалась, с криком выбежала в холл, поскользнулась и упала. Ей пришлось наложить на лбу, прямо над левым глазом, три шва, и это лишь подтвердило серьезность опасений Байрона. Он был прав, считая себя невольной причиной всяких увечий.

Затем ему стало казаться, что он представляет опасность и для многих других: для одноклассников и их матерей, для миссис Сассекс и даже для людей, совершенно ему незнакомых, тех, кого он видит из окна автобуса, сидя позади миссис Сассекс и Люси. Байрон опасался, что невольно, возможно, уже нанес кому-то ущерб. Может, стоит ему подумать о чем-то ужасном, о том, что он может причинить кому-то боль или вред, и это сбывается? Может быть, он действительно на такое способен – а иначе откуда у него вообще такие мысли? Иногда Байрон сам наносил себе незначительные увечья, дабы показать людям, что он нездоров, например, мог нарочно порезаться или разбить себе нос до крови, но на его «склонность к членовредительству», похоже, никто не обращал внимания. И ему становилось стыдно. Он натягивал рукава рубашки до середины кисти, скрывая очередной порез на руке и понимая, что должен сделать нечто совсем иное, чтобы прогнать от себя подобные мысли.