Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

Ему вообще было теперь непонятно, чем далее заниматься. Снова протирать штаны в Бюро, бегать по редакциям, подсчитывать паршивенькие, никому не нужные публикации и писать отчеты в АПН? Неинтересно, обрыдло, не будет он больше это делать, да и радушный ВЕВАК ему этого не позволит. Прощай, Иран! Он напишет заявление послу с просьбой отправить его в Москву «по личным обстоятельствам», есть такая самая безобидная формулировка. А дальше? Совсем уйдет из АПН. А дальше? Неизвестно, наугад, как ночью по тайге, но что-нибудь найдется, перестройка обязательно подкинет шанс. Интересно, что по этому поводу скажет учитель Костромин? А плевать, что бы он ни сказал — плевать. Противно даже думать о нем, пошел бы он подальше. Да, да, пошел бы он подальше вместе со всей своей героической, неприступной Дзержинкой!

Подумал так, осекся, но внезапно почувствовал, что может то же самое повторить вслух. И сказать это в лицо Костромину Засомневался, не поверил себе, перепроверил себя еще раз и снова убедился в том, что да, сможет. Невероятно. Значит, страх покинул его? Вместе с потными ладонями, мокрыми подмышками, бегающими глазами, ложью, подлостью и предательством? Страх, который въелся в плоть и кровь, проел мозг и, казалось, навсегда в нем поселился? «Быть такого не может, — сказал себе Саша, но тотчас с уверенной радостью себя опроверг: — Может. Страх — удел людей здоровых, — сформулировал он, — для людей увечных, покалеченных, как он, страха уже не существует». Сформулировал, понял, что сделал открытие — пусть небольшое, но важное, — и понял, что жизнь продолжается…

Нежданно, весь в белом, влетел спаситель Егоров с еще более неожиданным пучком зеленого лука в одной руке и бутылкой пепси в другой. Спросил: «Как умирает больной?» «Больной умирает нормально, — ответил Саша. — Превращается в здорового».

Лук и пепси — в сторону, подойдя к койке, хирург осмотрел и ощупал Сашины ноги, потребовал пошевелить лиловыми пальцами. Спросил: «Болят?» «Немного есть», — ответил Саша. «Сейчас пролечим», — сказал Егоров и шагнул к портрету Хомейни. Запустив руку за изображение грозного старца, он, к изумлению Саши, извлек бутылку с бесцветной жидкостью, одного взгляда на которую русскому человеку было достаточно, чтобы понять, что оно такое есть. Саше показалось, что ненавистник алкоголя Хомейни от неудовольствия еще гуще помрачнел. Егоров набулькал жидкости с треть стакана и протянул Саше: «Давай». — «А можно?» — «Нужно. Слушай доктора. Спирт — лучшее средство против боли. Самый лучший анальгетик». — «Асам?» — «Охотно. Спирт — лучшее профилактическое средство. От всех болезней». Выпили, и врач немедленно вручил больному пучок лука. «Народное средство. Спирт плюс лук — здоровье гарантировано. Захочешь, глотнешь пепси — тоже, говорят, неплохо, Горбачев исключительно пепси спиртягу запивает, Рейган его научил. Вперед». Саша зажевал спирт луком и вдруг спросил: «А хромать я не буду?» «Товарищ дипломат, ты полная темнота. Легкая хромота очень даже сексуальна, так мне бабы говорили. Но раз ты задаешь такие вопросы — терапию надо продолжить». Выпили еще, Слава ушел лечить больных, а Саша, закрыв глаза, подумал, что с врачом ему повезло, и представил себе, как он с палочкой, хромая, входит в Шереметьево, и женщины бросают на него обжигающие, полные желания взгляды. А Светлана? Как она отнесется к его хромоте? Как она там вообще? Как проходят ее дни? С кем общается, как его ждет? Он стал мечтать о встрече со Светкой и увидел ее, грустную, идущую по московской улице в зимнем пальто с норковым воротничком и двумя бутылками кефира в авоське. Увидел тоскующую, в профессорской квартире, в кресле, в домашней вязаной кофте, с книгой Трифонова или Аксенова в руках. Увидел в душе, где вода струилась по ее гладкому, дельфиньему телу. А потом увидел себя рядом с ней и понял, что ему никогда не станет в жизни плохо. У него есть Светка.

Кстати, сообщать ли ей о том, что случилось с его ногами и что он, возможно, останется хроменьким? И как сообщить об этом родителям, отцу, маме, деду? Стоит ли? Он представил себе, как воспримут домашние такую новость. Отец почернеет и месяц будет пить валокордин, мать может вообще сойти с ума, и только дед, с его суровой закалкой, скорее всего, заметит, что в лагере бывало и хуже и что «главное для Сашки не ноги, а голова на плечах». Саша поразмыслил еще и решил никому и ничего в Москву не сообщать: пусть живут спокойно, им хватает своих проблем.

Послышался легкий кукольный стук, дверь палаты приотворилась, и в щелку вместе с шепотом всунулась голова Кузьмина: «Можно к вам, Александр Григорьевич?» Он был один; в руках держал пакет, в котором оказались банка с чем-то мутным и брюхатая бутылка водки с ручкой сбоку, что продавалась в распределителе посольства. «Я все думал-думал, чем вас отблагодарить, — никак не мог придумать. Жена, она сразу сообразила, вот варенье из иранской айвы, сама варит, а я… по-простому рассудил: галстук какой-нибудь я дарить не могу, деньги — тоже, а бутылка экспортной „Столичной“ дипломату пригодится всегда… Надо же, как вас… упаковали!» «Вы садитесь», — сказал Саша.

Кузьмин благодарно кивнул и уселся на деликатном от него расстоянии.

— В Бюро все нормально, я слежу, не беспокойтесь. Работают все, кроме одной переводчицы, она еще болеет…

— Спасибо, — сказал Саша и тотчас схватил себя за язык: за что спасибо? За то, что Мехрибан в лапах ВЕВАКА? Лицо его непроизвольно исказилось.

— Болит? — участливо спросил Кузьмин.

— Немного есть.

Кузьмин был очень серьезен и душевно проникновенен.

— Знаете, то, что вы совершили, даже не знаю, какие слова подобрать…

— Не надо подбирать. Случайность.

— Случайность не случайность — для меня это, в сущности, значения не имеет. Вы ведь жизнь мне спасли. Могли спасти себе — спасли мне.

— Так получилось.

— Нет, это была не случайность. Просто хороший вы человек.

— Конечно, лучше не бывает…

Он хотел сказать, что он полный идиот, что по его глупости чувачок Кузьмин жив и здоров, а он, беспомощный, лежит, как недвижная колода, и не исключено, что останется инвалидом, но вдруг подумал, что дед, может, похвалил бы его за то, что произошло. Подумал так, и на глазах сама собой выступила влага.

Кузьмин, смутившись, встал.

— Извините, ради бога, — сказал Кузьмин. — Я сейчас пойду Я только хотел сказать, что Костромин, подставив вас, был не прав совершенно…

Саша посмотрел на него с новым интересом; Кузьмин же, приняв его взгляд за одобрение, заговорил поспешно, но вполне продуманно, взвешенно, чувствовалось, что он торопится ознакомить Сашу с давно заготовленным планом.

— …Подозреваю, он вообще не самый лучший кадр в Комитете, нюх потерял, засиделся в Тегеране, шесть лет, согласитесь, перебор. Это мое личное мнение, но… если б такое мнение стало, что называется, коллективным и ушло в Москву, я думаю, перемены бы последовали… Резидентом, кстати, могли бы стать и вы… или, на худой конец, я…