Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

Мысль чувачка была очевидной. «Вот, — подумал Саша, — еще одна встреча с подлостью. Не важно, на каком языке выступает подлость: русском или персидском, важно, что она существует, и это хорошо. Иначе бы все нормальные люди потеряли бдительность и расслабились».

— Уступаю вам, — сказал Саша. — Куда мне… с такими ходулями.

— Что вы, что вы! — обрадовался и воодушевился Кузьмин. — Через месяц бегать будете!

— Бегать и прыгать, — сказал Саша.

— Значит, я правильно понял, что принципиальная договоренность достигнута?

— Вы о чем?

— Ну как же…

— А, насчет писать… Не уверен, у меня почерк кошмарный, в Москве не разберут…

— Так мы на машинке, Александр Григорьевич! — обрадовался Кузьмин. — На «Эрике», у меня новая.

«Тупой, — подумал Саша. — Подлый и тупой. Два в одном. Экономичный чувачок».

В палату уверенно и мощно, как учитель к второгодникам, вошел Костромин с пакетом в руках.

— О, — сказал он, — все здесь. Привет группе захвата.

Без суеты и спешки, словно карты, схемы и прочий дополнительный преподавательский материал, он выложил на тумбочку перед Сашей абрикосы, бананы и точно такую же крутопузую бутылку водки с ручкой сбоку, что ранее из распределителя притащил Кузьмин.

Кузьмин торопливо поднялся.

— Извините, товарищи, я должен уйти. В двенадцать вызвал посол.

— Иди, Кузьмин, иди, ты нам не нужен, — разрешил Костромин.

Когда за Кузьминым закрылась дверь, он подсел к Саше и протянул ему руку, которую Саша пожал.

— Как ты, сынок?.. Сильно болит?

— Нормально болит, — сказал Саша.

— Человечище ты, талантище, — сказал Костромин. — Я уже в Москву отбил: так, мол, и так: Шестернев — наш, стальной человек.

— Не смог я Наджи…

— Не бери в голову. Наджи, Гаджи, Маджи — значения не имеет. Не этого — другого заловим.

— В смысле?

— Другого. Любого. Каждого. Заловим и завербуем.

— Зачем же мы тогда, зачем вы… меня?

— А, тактики не понимаешь, сынок. Нам не Наджи, нам тебя надо было проверить — вот в чем секретка. Задействовать, так сказать, в деле, понять, на что годишься… Вообще: наш ли ты по большому счету? Ты пойми: Щенников сгорел, ты тоже вполне мог не потянуть, а ведь главное для нас что?

— Что?

— Чтоб работа никогда не прекращалась. Мы права на отдых не имеем, сынок… Но могу сказать: ты проверку прошел. Макки, конечно, гнида, немного мы с ним ошиблись, но ты — на ять!

Сразу Саша ничего не понял. Мысли разбежались по углам, но потом в голове прояснилось. Вспомнился чувачок; его подлость в сравнении с Костроминым выглядела наивной, почти детской. Костромин не то, Костромин теоретик, гигант и красавец, Костромин играет крупно, по его костроминской подлости Саша был ненужно послан к Наджи. Все правильно: эксперимент на живом человеке дает самый достоверный результат, и, спасибо, его оценили, он, инвалид с перебитыми ногами, теперь их человек. В Москве перестройка, демократия и Горбачев, а здесь ГБ в лице Костромина кует новые старые кадры испытанных в деле бойцов. Все так, ты все правильно сообразил, Александр. Теперь давай, скажи об этом учителю, который зовет тебя сынком. Вот он — его мясная физиономия с родинкой на нижней губе обитает на расстоянии твоей загипсованной ноги, скажи ему, что сейчас не прежние времена и поступать так с людьми преступно и наказуемо, скажи, что он преступник, врежь ему, ты ведь недавно выяснил, что не боишься его.

— А Кизюн тоже проверку прошел? — спросил Саша.

— Кизюна покалечили крепко. Но Кизюн не наш, Кизюн — военная разведка. Пусть его военный атташе вытаскивает… Понятно?

— Понятно, но…

— Давай без «но», сынок. Вот я тебе тут бананы, абрикосы, — сказал Костромин. — Бананы для костей, говорят, хорошо, абрикосы — для сердца. Лечись — не хочу…

Насчет бананов-абрикосов Саша одобрительно кивал. Больше он сказать ничего не смог. Только показалось ему, что не боится. Только привиделось, что возродился и начал новую жизнь. «Страх — штука глубинная и загадочная, — понял он. — Живи спокойно, Саша, — понял он, — следуй прежним курсом и держись своего места, оно у тебя законное, прочное, никто на такое твое дерьмо не позарится. Ты подписал бумагу? Подписал. Мог ведь, как дед, не подписать — мог, а подписал. Значит, сотрудничаешь с Костроминым добровольно, полюбовно, можно сказать, целуешься взасос и вякать против него морального права не имеешь. Да и с какого тебе, собственно, вякать? Зарплата приличная, в валюте, квартира уже, считай, есть, есть любимая жена Светка, тесть профессор и дальние, уютные перспективы. А если тебе что-то не нравится, остается одно: тихо ненавидеть. Это лучшее из того, что ты еще можешь. Тихо ненавидеть и мелко гадить. Обычное занятие большинства недовольных, таких интеллигентных нытиков, как ты. С тобой все ясно».

Не ясно было с другим — с тем главным обстоятельством, ради которого он пошел к Наджи. Ради которого молчал о Макки.

— Андрей Иваныч, а что слышно о Мехрибан?.. Я, как ваш стальной человек, прошу ей помочь. Вывести из-под удара, дать нормально работать. Я очень вас прошу.

Костромин рассмеялся, легко и дружелюбно.

— Лежишь с перебитыми ногами — а все о бабе! Благородно, Шестернев, ничего не скажешь… Расслабься, все с ней в полном порядке… Она мой агент, сынок, четыре года как пашет на меня.

— Вы о ком, Андрей Иваныч? Я о Мехрибан, о той девушке…

— Так и я о ней же, сынок. Толковая, надо сказать, девчонка, даже талантливая. Сама пришла, сама все рассказала… Так что обещаю, все с ней будет хорошо, — приблизив лицо, Костромин почти прошептал: — Ты, когда поправишься… я вам даже встречу устрою, хочешь?..

Дернувшись на койке, Саша охнул от взмывшей в ногах боли, которая, впрочем, помогла быстро настроить мозги. Значит, она?.. Не может такого быть. Но Костромин не врет, нет, не врет… Значит, да… Значит, его преданная Мехрибан, нежная бабочка, таинственный персидский цветок, горячее его солнце… агент вот этого… с родинкой на нижней губе? Значит, все она ему про них доносила? Значит, он с самого начала все про них знал и, получая от нее очередной отчет, причмокивал от послевкусия губами и потирал ручки? Невероятно. Но, если это так, значит, никакой с ее стороны любви не было вообще, значит, она лишь трудовая вошь, которая выполняла задание доблестного чекиста, по чьей воле он, Саша, оказался героем и инвалидом одновременно? Последнее предположение было особенно горьким, обидным и незаслуженным, он относился к Мехрибан свято…

— Что замолчал? — Костромин с интересом ученого наблюдал за Сашиным состоянием… — Встречи хочешь?..

Саша неопределенно пожал плечами, он действительно не знал, хочет он этого или нет.

— …Вижу, сынок, что тебя более всего волнует — сам мужик, сам бы по этому пункту изводился: любила ли она? или только так, по работе и служебной необходимости? Скажу честно, со всей большевистской прямотой: не знаю. Но… — Костромин выставил перед собой палец-указку: — …если б даже и не любила — ты должен через это пройти и чувства свои закалить, то есть как разведчик должен к таким играм привыкнуть. Так бывает, сынок, любовь ведь это что? Так, туман поутру…