Мишель Фейбер - Багровый лепесток и белый

— Я скажу вам, что можно сделать — можно отломить кусочек сосульки. — Удрученная тем, с какой легкостью можно напугать ребенка, Конфетка хочет приободрить Софи.

— Ну, давайте, стукните по ней!

Софи нерешительно протягивает митенку, постукивает по льду, но безо всякого толка. Но потом, поощряемая гувернанткой, всерьез бьет по сосульке, и та разламывается. Из открывшегося железного носика с бульканьем вытекает слабенькая струйка рыжей воды.

— Вот видите, Софи, — говорит Конфетка, — у вас забил фонтан!

Под внимательным взглядом гувернантки Софи идет по воображаемому канату, обходя фонтан по бортику. Длинные юбки траурного платья мешают ей видеть собственные ноги, но она медленно и сосредоточенно продолжает обход, для равновесия раскинув руки, как крылья.

Допускают ли правила траура выводить осиротевшую дочь на прогулку в публичное место всего через несколько дней после похорон? Конфетка понятия не имеет, но кому ее отчитать, если она совершает недопустимое? Прислуга притихла, Рэкхэм наглухо укрылся в кабинете: пусть мир увидит убитого горем вдовца — вернее, пусть не видит — и едва ли может знать, чем там занимается Конфетка, когда она не с ним.

А если узнает правду — ну и что? Разве должны они с Софи прятаться в затемненном доме, задыхаться в атмосфере, где смех под запретом, и с утра до ночи нужно ходить в черном? Нет! Не будет она ползать под могильным покровом! Уроки Софи будут продолжаться — по возможности, на свежем воздухе, в парках и садах Ноттинг-Хилла. Бедного ребенка и без того чуть не всю жизнь скрывали, как внушающую отвращение тайну.

— Пора читать исторические стихи, маленькая, — объявляет Конфетка, и Софи оживляется. Больше, чем игра, ей нравится только работа. Она смотрит на землю, готовясь спрыгнуть с фонтана, но как спрыгнешь в такой неудобной одежде. Что делать?

Неожиданно Конфетка срывается с места, подхватывает девочку на руки и одним стремительным, шаловливым движением переносит ее на землю. Это происходит в секунды, в одно дыхание, но в этот долгий миг Конфетка испытывает большую физическую радость, чем за всю жизнь, наполненную физическими же контактами. Ножки Софи болтаются в воздухе, подошвы задевают траву и твердо становятся на землю; Конфетка, задыхаясь, отпускает ее. Слава Богу, слава Богу, девочка порозовела от возбуждения; она довольна и не возражала бы, если бы такое повторилось.

В последнее время Конфетку смущает и даже тревожит сила ее физической привязанности к Софи. По прибытии в дом Рэкхэмов все начиналось с решимости не навредить своей не слишком — вроде бы — способной ученице, а теперь решимость пульсирует по всему телу в ином виде: это желание осчастливить Софи.

В этот девятнадцатый день января, в утро своего двадцатилетия, стоя в городском парке, Конфетка, еще трепеща от объятия Софи, представляет себе, как они обе лежат в постели в одинаковых беленьких ночных рубашках, и Софи крепко спит, угнездившись головой между грудей Конфетки — зрелище, которое еще год назад вызвало бы у нее смех (не в последнюю очередь из-за того, что грудей-то реально у нее почти и нет). Однако теперь груди как будто выросли, как будто затянувшаяся подростковость, наконец, закончилась, так что нынче она женщина.

Софи медленно шагает вокруг фонтана в маршевом, церемониальном ритме, декламируя стихи:

— Очень хорошо, Софи, — Конфетка уступает ей дорогу, — повторяйте самостоятельно, а если собьетесь, подойдите ко мне.

Софи марширует — теперь она добавила к словам самодельную мелодию, так что стихи превратились в песенку. Руками в жестких креповых рукавах она хлопает себя по бокам, отбивая такт.

Конфетка усаживается на скамью кованого железа — футах в двадцати от фонтана. Она исполнена гордости: стихи — ее собственное изобретение; она их придумала как мнемонический прием для Софи, которая с превеликим трудом отличала одного кровожадного интригана-короля от другого, тем более, что они по большей части носили имена Вильгельм и Генрих. Маленькие стишки, пусть плохонькие, представляли собой первые литературные упражнения Конфетки — после того, как она схоронила свой роман. Ах, конечно, она понимает — жалкие это попытки, но они зажгли в ней огонек надежды на то, что она еще может стать писательницей. И почему бы не писать для детей? Начинайте с младых ногтей, и вы сформируете их души… Неужели она всерьез надеялась, что ее роман прочитают взрослые люди, и, сбросив цепи предубеждений, разделят ее праведный гнев? Гнев против чего, кстати? Она с трудом припоминает…

Конфетка откидывается на спинку скамьи, вытягивает ноги и шевелит пальцами в башмаках, чтобы не замерзли; мерзнут только пальцы ног, а так ей тепло. Она расслабляется, прикрывает глаза; теперь Софи, топающая мимо нее, кажется темным пятном, которое кружит вокруг фонтана…

— Хорошая девочка, — бормочет она так тихо, что Софи не слышит. До чего же приятно слышать собственные слова — ну, пусть хоть стишки — распеваемые другим человеком…

— Да это же маленькая Софи Рэкхэм! — кричит незнакомый женский голос, и Конфетка встряхивается, чтобы найти его источник. У входа в парк стоит Эммелин Фокс и машет рукой изо всех сил. Как странно видеть приличную женщину, которая так размахивает рукой! Она машет, а ее полные груди свободно колышутся под лифом, подсказывая, что корсета на ней нет. Уж на что Конфетка не эксперт в тонких вопросах респектабельности, но даже она сомневается, что все это вполне comme il faut .

— Мисс Конфетт, если не ошибаюсь? — говорит миссис Фокс, уже сокращая расстояние между ними.

— Д-да, — Конфетка поднимается со скамьи. — А вы, я полагаю, миссис Фокс.

— Именно так. Рада познакомиться.

— Я тоже рада познакомиться с Вами, — откликается Конфетка тремя секундами позднее, чем надо бы. Миссис Фокс, приблизившись на расстояние вытянутой руки, похоже, не собирается подходить ближе; если она и заметила смущение Конфетки, то виду не подает. Они кивает в сторону Софи, которая, чуть помешкав, снова марширует и поет.