Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

О Дж. Д. Сэлинджере мы знаем лишь то, что он «живет в Уэстпорте и имеет собаку».

Френсис Макомбер самоутверждается выстрелами в буйволов, Симор Гласс – выстрелом в собственный висок.

Не будем говорить о последнем выстреле Хемингуэя, но все-таки, если верить последней легенде, это тоже был выстрел по буйволам.

Лейтенант Генри, Джейкоб Барнс, писатель Гарри, Роберт Джордан, эти символы личности Хемингуэя, объединились в образ современного Чайльд-Гарольда, и это был образ Мужчины. Не признавать поражения, защищаться, достоинство, достоинство и еще раз мужское достоинство. Преданная женщина, карабин, виски, охота, спокойная ирония, достоинство… Господи, если бы можно было так жить!

Холден Колфилд, Бадди и Симор Глассы, туманный Холт из воспоминаний Элоизы. Эти символы (возможные) личности Сэлинджера (не представляю себе иного) объединились в новый образ с глазами, полными иудейской тоски, и это есть образ Мальчика. Здесь как раз – незащищенность, почти полная безоружность, тоска, страх.

Похабщина, вызывавшая у героев Хемингуэя гнев или спокойное презрение, у Сэлинджера вызывает почти мистический ужас.

Роберт Джордан видел свою цель во взрыве моста, Холден Колфилд – ловец во ржи. Представим себе сильную фигуру Джордана на совершенно реальной испанской горе перед реально надвигающимися фашистами и нелепую фигуру Холдена, мечущуюся в некоей ржи, спасающую неких ребятишек от падения в некую пропасть.

Прошу вас вспомнить фильмы Феллини, точнее – их финалы: смазливые лица веселых подростков, кружащих на мотороллере вокруг Джульетты Мазины, их аккордеон; крохотный лицеист в белой пелеринке, замыкающий со своей печальной ласковой трубой шутовской парад человечества; две маленькие девочки (опять же в белом), уморительно отплясывающие наивный чарльстон и этим разрывающие лесбийско-педерастический бред.

Завершим параллель упоминанием о воображаемом Джимми Джиммирино из рассказа «Лапа-растяпа» и осмелимся добавить, что параллель знаменательна. Знаменательна именно в наше время, когда фашизм не носит нарукавных повязок со свастикой и не называет себя фашизмом, когда он порой приобретает почти иррациональные черты.

Спасение детей, говорит Сэлинджер. Спасение в детях, говорит Феллини. Спасение во спасении, говорит Сэлинджер.

Раз уж так вышло, раз возникло невольное сравнение Хемингуэя и Сэлинджера, следует сказать, что последний не очень-то преклоняется перед первым. Холден Колфилд называет лейтенанта Генри ломакой! Вот тебе на – наш герой, наш лейтенант Генри – ломака!

Категоричность Холдена несколько коробит нас, старых друзей лейтенанта Генри, но, немного подумав, мы понимаем, что нелепо было бы защищать лейтенанта от мальчика, так же как и Мальчика не ставить ни в грош по сравнению с Мужчиной; разное время и разные войны.

Пожалуй, мы можем понять задиристость шестнадцатилетнего писателя Холдена Колфилда (а он, разумеется, писатель – чего стоят его рассуждения об «отклонениях от темы») и категоричность его суждения, ибо он является новым типом американского писателя, «живущим в Уэстпорте и имеющим собаку». Мы можем даже предположить, что обязанность каждого писателя выносить свои вещи на суд публики является для этого писателя печальной обязанностью.

«Если бы я был пианистом, я бы заперся в кладовке и там играл», – думает он, глядя на игру знаменитого Эрни и на шумный восторг публики.

И тут уже наш писатель-Мальчик, отбрасывая всякую маскировку, становится в боевую позицию перед писателем-Мужчиной и храбро заявляет:

– Признак незрелости человека – то, что он хочет благородно умереть за правое дело, а признак зрелости – то, что он хочет смиренно жить ради правого дела.

Эти слова принадлежат не Холдену, а мистеру Антолини, но они также принадлежат Дж. Д. Сэлинджеру, вот в чем дело.

Не будем искать правую сторону в этой, может быть, даже странной полемике, скажем лишь под занавес, что неверно было бы представлять Сэлинджера мудрецом, унесшим «зажженные светы в катакомбы, пустыни пещеры», удалившимся от мира.

Общеизвестно, что писатель в своей работе может исходить только из предпосылки огромности человеческого общества и космичности его страстей. Мысль о ничтожности человека уничтожает писателя, хотя размер его личной трагедии увеличивается в бесконечность.

Сэлинджер с фонарем совершает путешествие по космосу американской жизни. Он – настоящий американский писатель нашего времени, непривычный американец.

Вот уже, почитай, шесть десятилетий русская литература существует под знаком краткой, но вполне выразительной формулы – «Существование равняется сопротивлению». Степени сопротивления различны, формы его порой причудливы. В шестидесятые годы писались длиннейшие статьи, полные обычной соцреалистической жвачки, ради упоминания двух-трех запрещенных имен. Эзоповские приемы перетекали в сложный, почти мистический сюрреализм. Упорное существование литературы со всеми ее очарованиями и потехами год за годом демонстрировало крушение механистической модели мира.

Литература, в принципе, противостоит политике, ее не следует использовать даже для благородной борьбы, она может быть только жертвой или священной коровой. Думая об этом, мы преспокойно выворачиваем нашу формулу наизнанку. Этот почти шутовской трюк приводит нас к пониманию того, что «Сопротивление равняется существованию». Только существуя, пусть даже на разных уровнях и в причудливых формах – нищенкой ли правдоискательницей, в масках ли карнавала, в блеске ли безмятежного процветания, но только лишь в независимости и самоцельности, – литература противостоит мелкобесию с его хлопотливой страстью к классификации.

Итак, сопротивляясь, мы существуем для того, чтобы существовать, сопротивляясь. «Так природа захотела, – поет Булат Окуджава. – Почему, не наше дело. Для чего, не нам судить…»

Этот снимок был сделан одним из участников альманаха «Метрополь» писателем Виктором Тростниковым на собрании всего состава в конце 1979 года. То, что мы называли «нашей штаб-квартирой», было на самом деле однокомнатной квартирой моей покойной матери Евгении Гинзбург в писательском кооперативе. Там в то время жил Евгений Попов, там мы и собирались. Народу в тот вечер собралось столько, что негде было и картофелине прокатиться. Неожиданно появился Высоцкий с гитарой. Он вообще-то держался в стороне от группы, потому что и в Москве-то в то время бывал редко. Тем не менее он был горд тем, что первая публикация большой подборки его поэтических текстов состоится в такого рода неподцензурном издании. Снимок, который вы видите (участников «Метрополя». – В. Есипов ), был одним из фрагментов толпы, что стояла там плечом к плечу.