Андрей Остальский - КонтрЭволюция

— Я действительно не имею права тебе этого говорить… но ты не угадала.

— Не Ира? Удивительно… но тогда… Слушайте, Николай Алексеевич… я клянусь чем угодно… вот вам крест… пусть я больше кисти в руки не возьму, если вас выдам… Клянусь, эта информация умрет вместе со мной, и я никогда, никак, ни прямо, ни косвенно, не разглашу…

— Ну хорошо… только не подведи…

— Ни за что!

— Ну, ладно, так и быть… это тетя твоя. Клавдия Ивановна Хряпова. Рабочий псевдоним ее тебе знать не обязательно…

— Да бог с ним, с псевдонимом… Боже мой! Как-то неожиданно… хотя с другой стороны…

— Что — с другой?

— С другой, не странно ли, что после столь долгой работы вашего агента я все еще на свободе? Не посадили меня, не сослали… Что это значит? Агент плохо работает? Но в таком случае, почему его — ее — не уволили? Приходит в голову, что она нарочно так стучит, чтобы слишком большого вреда мне не причинить… Я ведь знаю, она меня любит. У нее, кроме меня, на свете и нет никого. И стучать-то ей, бедняге, больше не на кого.

— Бедняге, говоришь… Вреда старалась не причинять. А что же у тебя сплошные неприятности, на работу никуда не брали, из города выселить пытались?

— Это по другой теме… Там милиция в основном старалась.

— Да, но кто милицию натравливал? Подозреваю, что наше областное управление.

— Не знаю… скажите, Николай, а деньги тетушка за эту свою деятельность получает?

— Думаю, что да.

— А сколько?

— Ну, я не знаю..

— Приблизительно? Чтобы я представляла… Может такое быть, чтобы — рублей 70–80 в месяц?

— Я, честно говоря, точно не могу сказать, не знаю, какие у них там расценки… Это не по моей линии. Но, может быть, и так. Звучит правдоподобно.

— Она мне каждый месяц примерно такую сумму ссуживала. Причем понимала, что я вряд ли когда-нибудь отдать смогу…

Софрончук до недавнего времени считал, что потерял способность удивляться. Наташа, кажется, вернула ему это свойство.

— Погоди, погоди… Ты что, хочешь сказать, что тетка твоя стучала на тебя, чтобы иметь возможность тебя же материально поддерживать?

— Ну да. Без ее помощи я бы голодала. А больше ей денег было взять неоткуда…

— Бред! Сумасшедший дом!

— Не надо таких слов. В доме повешенного не говорят о веревке… Вообще пребывание в психиатрических заведениях сильно отрезвляет. И даже развивает философское мышление… Мне теперь ничто уже вокруг не удивительно. Все мы безумны по-своему.

Помолчали.

— Бедная тетушка! — сказала Наташа.

Софрончук фыркнул и даже отвернулся в знак протеста против такой постановки вопроса.

«Вот как, ее уже ничто не удивляет, а я, наоборот, стал опять удивляться… мы поменялись местами, получается», — думал он.

За окном проплывали какие-то развалюхи, пустыри, засыпанные ржавой арматурой, облупленные стены складов с покосившимися воротами, а за ними однообразные ряды одинаковых пяти- и девятиэтажных домов. Москва уплывала. Впереди были Урал и вся Сибирь, и новая, загадочная жизнь.

Ненароком, так, чтобы она не заметила, Софрончук бросал на Наташу жадные взгляды. На нее, на нижнюю полку… Вполне вероятно, что сегодня ночью… именно здесь… Невидимые пальцы сжимали горло, и в груди вроде звенело что-то. «Не обезуметь бы и мне окончательно», — останавливал себя Софрончук. Должна же быть во всем мера!

— Николай, а вы уверены, что вы правильно поступаете? — сказала вдруг Наташа. — Еще ведь не поздно сойти на ближайшей остановке…

— Не понял, что ты имеешь в виду?

— Ну, семью жалко…

— Не жалей… Им от меня только деньги нужны… ну так я постараюсь им помогать…

Наташа помолчала. Сказала:

— Но главное другое. Я вспомнила… Да, вспомнила… что у вас очень большое будущее. Вы можете достичь высшей ступеньки в своей профессии. А ведь об этом каждый мужчина мечтает, и это правильно. Стать первым в своей области.

— Наташа, что ты говоришь такое! Что значит «вспомнила»?

— Да, я знаю, звучит странно… я это чувствую так: когда ко мне вдруг вернулась память, я вспомнила не только прошлое, но и как будто немного будущее. Не знаю, насколько это научно… но я это так ощущаю… Я помню, мне Фофанов говорил, что время течет не обязательно в одном только направлении, а мы не видим этого, как дальтоники не способны некоторых цветов различать, так и мы не замечаем обратного течения… И вдруг я, заболев, кое-что разглядела. Хотя это постепенно проходит, и я уже почти будущего не помню.

Софрончук хотел сказать — ласково, тактично, нежно, что это, конечно, болезненная иллюзия, ведь помнить будущее точно невозможно. Это галлюцинация. Счастье, что эта болезнь проходит. И скоро Наташа будет совсем здорова, он это ей гарантирует. Почти уже открыл рот, чтобы все это сказать. Но прикусил язык. И мороз побежал у него по коже. Он вспомнил утренний телефонный звонок.

Полночи он не спал, объяснялся с женой, которая то рыдала, то кричала на него, то шипела. То угрожала убить. То в ЦК написать. Ну, и председателю КГБ тоже.

А Софрончук набрался бесконечного терпения, грустно, обреченно повторял одно и то же. Что в принципе мог бы иметь любовницу, а семью обманывать. Но не хочет вранья. Вранье же отвратительно, разве нет? Надо признать, что любви у них давно никакой нет. Они оба только борются с раздражением по отношению друг к другу. И борьбу эту явно проигрывают. Сын вырос, у него своя жизнь. Возможно, у каждого из них есть шанс что-то еще получить на этом свете. Что-то еще другое создать. Он обещает материально поддерживать по максимуму. Но именно поэтому не стоит писать ни в ООН, ни в ЦК, ни тем более председателю. Потому как если его попрут без пенсии за аморалку, вот тут-то все припухнут. И она сама — в первую очередь. Локти будет кусать.

Наконец жена швырнула в него большой тарелкой, привезенной два года назад из командировки в Чехословакию — чуть-чуть в голову не попала. Еще пара миллиметров вправо, и он бы в больницу уехал вместо Владивостока… Тарелка с жутким грохотом разбилась о стенку. Соседи и сбоку и снизу принялись стучать возмущенно… А жена повернулась и ушла спать… Ну, или рыдать… На часах была половина третьего. А в семь тридцать его разбудил звонок. Бравый голос сказал: «Полковник Софрончук? С вами будет говорить адмирал Смотряев».

«Только этого не хватало!» — подумал Софрончук, пытаясь угадать, зачем он мог понадобиться в столь неурочное время коменданту Кремля. И ничего хорошего в голову не приходило.

— Полковник, — сказал адмирал, — мне нужно поговорить с вами. Не могли бы вы немедленно приехать ко мне в комендатуру? Я вышлю машину.

«Странная постановка вопроса, — лихорадочно соображал Софрончук. — Мог бы просто приказать, и все. Ведь я теоретически — его подчиненный. Не говоря о разнице в звании».