Эндрю Шон Грир - Невозможные жизни Греты Уэллс

– Только не говори, что ты скучал по Рут!

Он пожал плечами:

– Но так и есть. Я действительно соскучился по твоей сумасшедшей тетке.

– А вот она по тебе не соскучилась. – Я стала поддразнивать его, чтобы он себя выдал. – Говорит, что ты всегда все ломаешь.

– В жизни не встречал такого интересного человека, как Рут. Помню, однажды летом она приехала к Алану и каждому из нас подарила по бутылке средства от кошмаров. – Улыбаясь, он сунул руки в карманы и покачал головой. – Средства от кошмаров !

Я засмеялась:

– Просто ты к ней привык.

Вот для чего все было: чтобы пришло такое мгновение, как это. Нам вдвоем так весело и хорошо друг с другом. Возникает чувство, которое испытываешь после ночных блужданий по неизвестным улицам и переулкам, по проходам между зданиями, которые, кажется, уводят тебя все дальше и дальше от места назначения, пока ты не сворачиваешь за угол, где стоит хорошо знакомый зеленый забор из дерева, и не вздыхаешь с огромным облегчением: я дома!

Вот он, передо мной: настоящий Натан. Конечно, настоящий ровно в той же мере, что и другие, ровно настолько же подлинный, – и, однако, нынешнее возвращение в знакомый мне мир меня в этом разубеждало. Он был человеком, которого я любила. Этот прежний жест: он ощупывает бумажник в нагрудном кармане. Я любила именно этого мужчину, а не какого-то другого. Тем не менее что-то в нем необратимо изменилось. Не из-за того, что я больше его не любила, нет: я все еще чувствовала отголоски наших объятий, как гонг дрожит в течение часа после удара. Но после всего, что я видела и сделала, я знала: мне ничто не поможет. Не поможет старая любовь, которая здесь, на крыше, принялась чинить свою паутину, некогда натянутую между нами. Не поможет его взгляд, скрестившийся с моим. Ничто не поможет мне вернуть его.

– На этот раз буду осторожнее с ее пуншем. Ты хорошо выглядишь, Грета, – сказал он.

Именно так говорит мужчина женщине, с которой давно расстался. Это означает: «ты выглядишь так, будто уже не страдаешь». Мы отодвинулись на дюйм друг от друга.

– У меня весь этот год была бешеная гонка, – засмеялась я.

Он улыбнулся, и вновь настороженно, так как не знал, относится ли эта шутка к нему. Я дотронулась до его груди.

– Нет-нет, – сказала я. – Нет, Натан, не из-за тебя. Это что-то… Я не могу объяснить. Я посмотрела на себя со всех сторон.

– Такое редко кому удается.

– Я и тебя увидела. По-моему, я многое поняла. – Мне хотелось сказать: «Я понимаю, ты не хотел рвать со мной, но больше всего не хотел оставаться самим собой, тем Натаном, который был со мной». Но я добавила только одно: – Ты тоже хорошо выглядишь.

Кажется, на этом можно было ставить точку. Мы мило улыбнулись друг другу, и он коснулся моей щеки – явно из-за того, что счел это безопасным, теперь, когда угроза миновала. С края крыши послышались крики – тетя Рут придерживала рукой телескоп, как лорнет, – и мы посмотрели в небо. Среди булавочных головок-звезд повис крохотный мазок: комета. Она вернулась.

И вдруг я повернулась к нему и сказала:

– Натан, мне терять нечего, так что я все-таки скажу. Я никогда прежде не думала, насколько это маловероятно – при таком обилии возможностей сделать то, что сделали мы. Провести вместе десять лет.

Он ничего не ответил, возможно не желая меня перебивать, а может, и не желая меня поощрять. Я положила руку ему на плечо, а затем, поддавшись внезапному порыву, легко поцеловала его. Напряженные, встревоженные губы, сухие от холода, пахли необычно – трубочным табаком, памятным мне по одному из миров, и мылом из другого мира; запахи обволакивали неменяющегося Натана, которого я обнимала во всех мирах, кроме этого. Я отодвинулась и сжала его плечо.

Улыбнувшись, я сказала:

– Кому еще удалось быть счастливым так долго?

Я прекрасно знала Натана и его настроения. Вот он размышляет о чем-то, сидя рядом со мной, – такой спокойный! Вот он затыкает будильник, чтобы я могла поспать еще час, – такой добрый! Вот он читает возмутительные новости в газете – такой гневный! Я могла скатать все обличья, которые он принимал в разных мирах, в один клубок и думать о нем как об одном человеке. Еще до своих путешествий я познакомилась и жила с этими разными мужчинами: спокойным, добрым, гневным. Натан тоже жил с ними, ибо с нашими другими «я» сталкиваются не только окружающие, но и мы сами. Когда я в последний раз очутилась в 1942 году, Феликс показал мне нашу с ним фотографию, сделанную неделей раньше. Мне было точно известно, что на снимке не я, но кто это был? Не знаю. Возможно, когда-нибудь изобретут устройство, способное запечатлеть наше внутреннее состояние – не душу, но состояние. Тогда каждый сможет увидеть, каким он был в тот или иной день, и определить, сколько жизней он проживает, – мы-то думаем, что все это одна жизнь одного человека. Почему так трудно поверить, что у нас не меньше голов, чем у чудовищ, не меньше рук, чем у богов, и не меньше сердец, чем у ангелов?

Превосходный день для бракосочетания. Утро было похоже на истеричную девушку, не желающую надевать ничего, кроме вечернего платья. По городу разлилось необычное для зимы тепло, оставляя на тротуарах темные пятна там, где был лед, и приводя в смятение старых дам, передавших свои горжетки горничным. Главная методистская церковь заполнилась прихожанами в серых пальто: глаз радовало только разнообразие дамских шляпок и мужских цилиндров, один из которых принадлежал известному сенатору, – вскоре он потеряет дочь. На крыльце, скрестив руки и глядя на церковь, стояла молодая женщина, вся в сиреневых шелках.

Я пристроилась рядом с дверью, из которой должен был выйти жених, удивленная тем, что никто не выступил против этой свадьбы. Ни одна из моих «я» – ни Грета времен свободной любви, ни Грета-мать не сказали ни слова. Две трети меня выбрали молчание. Даже Рут ничего не сделала. Новая разновидность безумия: считать, что я одна знаю, как несчастна будет невеста, каким удушающим станет брак, заключенный в этой церкви, под лучами безжалостного солнца. Все это уже было. Мой брат женился на этой самой женщине, у них родился ребенок, и, не будь он немцем, все устроилось бы как обычно: в ход идут деньги и связи, все заканчивается строгим выговором от тестя, полученным с глазу на глаз. Но так или иначе, свадьбы желали все – обе семьи, Ингрид, даже сам Феликс. Неужели я одна хотела чего-то другого?

Я представила себе его: прямо за этой дверью мой брат в щегольском костюме смотрится в зеркало, делает глоток виски, поправляя бутоньерку и улыбаясь холостяку, который скоро исчезнет, стоит только произнести магическое слово у алтаря.