Эндрю Шон Грир - Невозможные жизни Греты Уэллс

Он пожал плечами и внимательно посмотрел на меня:

– Почти неделю.

– Натан…

– Его здесь нет, Грета. Он хотел вернуться, чтобы ухаживать за тобой, но я не позволил. Мы поругались. Ты рассказала мне, что случилось, и я дал ему понять, что все знаю. В конце концов он ушел.

– А процедура?

– Доктор Черлетти не разрешил. Сказал, что проведет последнюю, когда ты выздоровеешь.

– Но это неправильно, мы все не в тех…

В дверях показалась тетя Рут, вся в черном. Черными были даже ее тюрбан и свисавший с него стеклярус.

– Она жива! Моя дорогая, дорогая девочка! Я достала последнее шампанское из своих запасов.

– Почему ты вся в черном? – спросила я.

– Это? Нет, это не из-за тебя. У меня была договоренность с бутлегером, а его подстрелили на Деланси-стрит. Что же я буду делать в следующем году? О, ты многое пропустила, моя дорогая.

– Я многое поняла.

Она принялась рассказывать мне о последствиях несостоявшейся свадьбы:

– Этот парень вызвал бурю негодования. Сенатор взорвался, как снаряд французской полевой пушки [33] Имеются в виду шрапнельные снаряды для 75-миллиметровой пушки образца 1897 г., известные своим убойным действием. , узнав, что жених ускользнул через окно!

– Рут… – попыталась я вклиниться, но ее уже невозможно было остановить.

Миры перепутались. Если я была здесь, значит Грета из 1919 года оказалась в моем мире, а Грета из 1942-го – в своем собственном. Одна из нас пропустила процедуру и закрутила все на сто восемьдесят градусов. Как это случилось? Может, Грета 1919-го попала в свою эпоху и так сильно заболела, что доктор Черлетти не стал подвергать ее электрошоку? Оставался один разряд, но куда он нас всех забросит?

Могла ли я навсегда остаться в 1942 году, сделаться женой и матерью? Конечно, это был не единственный вопрос. Сможет ли Грета-1942 жить в моем мире, где у нее будет только один близкий человек – Рут? Сможет ли Грета-1919 снова обитать в своем мире, где я сейчас лежу в постели? Мой мозг заработал: если выпросить еще одну процедуру, молнию, лейденскую банку, все еще можно исправить…

Рут все говорила и говорила:

– Нам пришлось спрятать Феликса в моей гардеробной, когда понаехали эти хулиганы из агентства Пинкертона. Тебе шампанского нельзя, ты еще не поправилась, а мы выпьем, хорошо? – Она открыла бутылку. – Это попало в газеты. Вселенский скандал. – Рут стояла, величественная, как королева, и смотрела сверху вниз на своего племянника, который сидел в кресле, скрестив руки на груди. – Я им очень горжусь. – Она повернулась и громко велела Милли принести два бокала. Нет, три, черт с ним, я тоже могу пить сколько захочу. Я выжила, в конце концов. – Это не такой уж плохой мир, верно? – спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Грипп и раненые солдаты, пинкертоны и сухой закон, я знаю, и старость и потери. Легко впасть в уныние. Но посмотрите на это…

Пришла Милли с бокалами. Рут небрежно наполнила их и продолжила свой тост, а мой разум погружался в себя, тревожась о том, чем все закончится.

Рут ушла, и Феликс взял свою книгу, словно тоже собрался уходить.

– Останься, – снова попросила я и подумала, не смогу ли переместиться вместе с ним, если буду держать его достаточно крепко?

Он, видимо, понял что-то по моему голосу.

– Конечно. – Он сел обратно, положив книгу на колени.

– Все будет хорошо, – сказала я.

Он с серьезным видом кивнул и посмотрел в окно. Я видела, что горло у него напряжено, словно там застряло воспоминание, которым он не хотел делиться.

– Грета, мне пора.

Я протянула к нему руку поверх одеяла:

– Нет, останься еще на минутку.

Он опустил взгляд на книгу.

– Я хочу сказать, что уезжаю из Нью-Йорка, – сказал он и посмотрел на меня с решительным видом. – Переберусь в городок, где никто меня не знает, где отец Ингрид не достанет меня. Я думаю о Канаде.

– Никто не думает о Канаде.

Он опять взглянул в окно. По крыше пробиралась бродячая кошка.

– Может быть, сменю имя. – Он рассмеялся. – Стану мистером Аланом Тэнди, вроде как в отместку. На новом месте я смогу начать все сначала.

Я смотрела на него в профиль: сильный нос и слабоватый подбородок, такие же усы, как у брата, которого я потеряла, те же седеющие волосы, что и у Феликса 1940-х. Разновидность моего собственного лица.

– Бросить, – громко сказала я. – Сдаться. Начать все сначала. Понимаю. У меня только один вопрос.

Он глубоко вздохнул:

– Да, Грета?

– Вот таким мужчиной ты хотел стать, когда был маленьким?

Спокойное выражение на его лице сменилось гневным. Бродячая кошка остановилась, перепрыгнула с крыши на крышу и посмотрела через улицу в наше окно. Интересно, что она увидела? Рыжеволосого мужчину, задумавшего побег, и его сестру-близняшку, в последний раз явившуюся из другого мира. Двоих людей, которые оказались вместе в доме их детства и думают про себя, что, если оставить его, их жизнь изменится к лучшему. Безмолвный обмен взглядами, способными выразить то, что нельзя передать словами. Бывшего жениха, у которого дрожат губы от ужасного вопроса, заданного ему.

Встав со стула, он сел на мою кровать и заговорил почти шепотом.

– Когда ты болела… Пока жар не спал… – начал он, наклонившись вперед и стараясь сдерживать свои переживания, – ты рассказала мне о своем сновидении. Помнишь?

– Расскажи, что я говорила.

Он опустил взгляд на мою руку, вспоминая историю, которую я поведала ему в бреду.

– Это происходило в каком-то будущем мире. Так ты сказала.

– Да, я помню.

– Тебе недоставало меня там, и я хочу знать…

– Мне действительно тебя недоставало.

– А что, в твоем сновидении я умер?

Из соседней комнаты было слышно, как щебечет его ужасная птица. Теперь, когда мне стало лучше, Милли, наверное, сняла с клетки платок, и та запела, приветствуя – как ей казалось – утро. Лицо брата стало спокойным. На нем виднелось лишь несколько возрастных морщинок, которых никогда не будет у умершего брата. Другая спальня, другая разновидность этого лица. Таблетки, ложка, розовая резинка.

– Феликс…

Мы подготовились, Феликс. Знакомая медсестра раздобыла для нас барбитураты и снотворное. На кухне я нашла пакет желе, который мы тоже купили заранее. На обороте, помнится, была инструкция – для быстрого застывания использовать кубики льда вместо холодной воды, – и меня охватила сильная дрожь, когда я влила в желе все лекарства и убрала его в холодильник. Я входила и брала тебя за руку, пока Алан что-то тебе нашептывал, выбегала на кухню, проверяя готовность желе: это заняло всего около часа, но казалось вечностью. Я очень боялась, что твоя боль усиливается с каждой минутой, и понимала, что ожидание смерти будет тяжелее всего, хотя для нас самым тяжелым станет другое. Я вернулась с желе, Алан отделил кусок и протянул тебе ложку, но выяснилось, что глотать ты не можешь: настолько повреждено было горло. «Давай, малыш, – уговаривал Алан. – Давай, малыш, проглоти кусочек. Постарайся». Не могу описать, на что это было похоже: смотреть, как желе выпадает у тебя изо рта – ну прямо маленький ребенок, – видеть, как у тебя закатываются глаза, как дрожат твои руки от боли и растерянности. Вынести это – выше человеческих сил.