Зельда Фицджеральд - Спаси меня, вальс

— Мамочка танцевала, — сказала Бонни.

По улицам Веве расползались глубокие тени, словно разнежившиеся летние пьяницы; полные влаги облака плавали, как водные лилии, по блестящей поверхности небесного озера.

Они забрались в автобус и доехали до отеля.

— Комнаты, князь, — сказал печальный и вежливый администратор, — будут стоить восемь долларов в день из-за праздника.

Гостиничный служащий отнес багаж в золотисто-белые апартаменты.

— Какая красивая гостиная! — воскликнула Бонни. — Даже телефон есть. Такая elegance!

Она закружилась, включая ярко-красные напольные светильники.

— У меня своя комната и своя ванная, — напевала она. — Очень мило, папочка, что ты дал мадемуазель vacances [140] Выходные ( фр. ). !

— Как вашему высочеству нравится ванная комната?

— Ну — чище, если вам угодно, чем в Неаполе.

— Ванна в Неаполе была грязной?

— Мамочка сказала, что нет… — нерешительно проговорила Бонни, — а мадемуазель сказала, что да. Все говорят по-разному, — призналась она.

— Алабама должна была сама за этим проследить.

Он услышал из ванной тоненький дрожащий голосок, напевающий «avez-vous planter les shoux?» [141] Вы умеете сажать капусту? ( фр. ) Зато плеска воды слышно не было.

— Ты вымыла коленки?

— Еще нет… a la manière de chez-nous, à la manière de chez-nous… [142] …Так, как мы, так, как мы ( фр. ).

— Бонни, поспеши.

— Можно мне сегодня лечь спать в десять часов? …on les plante avec le nez… [143] «…Носом мы ее сажаем…» — Бонни напевает старинную французскую песенку.

Бонни, хохоча, пронеслась по всем комнатам.

Золотистое солнце угасало, легкий ветерок шевелил занавески, зажженные лампы в розовых тенях уходящего дня напоминали костры. Стоявшие в комнате цветы были прекрасны. Где-то должны быть часы. В маленькой головке Бонни мысли безостановочно сменяли одна другую. Верхушки деревьев снаружи казались ярко-синими.

— Мама ничего не говорила? — спросил Дэвид.

— А знаешь, — ответила Бонни, — она устроила для меня вечеринку.

— Это хорошо. Расскажешь, как все было?

— Ладно. Там была обезьянка, потом я заболела, а мадемуазель раскричалась из-за пятна на моем платье.

— Понятно… А что мама сказала?

— Мамочка сказала, что, если бы не оркестр, она могла бы делать два поворота.

— Наверно, это очень интересно, — предположил Дэвид.

— Очень, — поддакнула Бонни. — Это было очень интересно. Папочка…

— Да, дорогая?

— Папочка, я люблю тебя.

Дэвид дурашливо качнулся, изображая громкий смех.

— Могла бы любить и посильнее.

— Я тоже так думаю. Разрешишь мне сегодня поспать с тобой?

— Конечно же, нет!

— Было бы так хорошо.

— У тебя точно такая же кровать.

Девочка вдруг заговорила на удивление деловито:

— С тобой не так страшно. Неудивительно, что мамочке нравилось спать в твоей постели.

— Глупости!

— Когда я выйду замуж, вся моя семья будет спать на одной большой кровати. Тогда я ни о ком не буду беспокоиться, и они не будут бояться темноты. Тебе ведь нравилось спать с родителями до того, как ты встретил мамочку, нравилось?

— У нас были родители — потом у нас появилась ты. Современное поколение — это поколение одиночек, к сожалению, им не к кому прислониться.

— Почему?

— Потому что покой возможен, только когда не забываешь о прошлом и чего-то ждешь в будущем. Поторопись, а то не успеешь одеться к приходу наших друзей.

— И дети тоже будут?

— Будут. Я пригласил детей одного моего приятеля, чтобы тебе не было скучно. Мы собираемся в Монтрё посмотреть на танцы. Однако, — сказал Дэвид, — небо как будто затягивается тучами. Похоже, пойдет дождь.

— Ой нет, папочка!

— Мне тоже было бы жаль. Всегда что-нибудь портит вечеринку, или обезьяны или дождь. А вот и наши друзья.

Следом за гувернанткой по гостиничному двору брели три светловолосых ребенка в угасающем свете солнца, которое окрашивало в розовый цвет стволы каких-то хвойных деревьев.

— Bonjour [144] Здравствуйте ( фр. ). , — сказала Бонни и, подражая гранд-даме, с нарочитой томностью протянула руку. Но тотчас забыв про светские манеры, налетела на пришедшую девочку. — Ой, на тебе платье, точь-в-точь как у Алисы в Стране Чудес! — взвизгнула она.

Девочка была на несколько лет старше Бонни.

— Gruss gott [145] Здравствуй (нем.). , — сдержанно произнесла она, — у тебя тоже миленькое платьице.

— Et bonjour, Mademoiselle! — Мальчики были младше сестры. Они по-армейски вытянулись перед Бонни, как положено швейцарским школьникам.

Дети выглядели очень живописно на аллее из подстриженных платанов. Зеленые холмы, вытянувшиеся вдаль, напоминали море на картинке из полузабытой сказки. С фасада отеля свисали синие и розовато-лиловые гроздья горных вьющихся растений. Детские голоса рассекали ясный воздух, и ощущение абсолютной уединенности еще больше усиливалось горными громадами Альп.

— Что значит «это»? Я видел в газете, — произнес голос восьмилетнего мальчишки.

— Не будь дурачком, это всего лишь сексапильность, — ответил другой голос, постарше.

— И это есть лишь у очень красивых леди в кино, — сказала Бонни.

— А у мужчин разве этого, хотя бы иногда, не бывает? — разочарованно переспросил первый мальчишеский голос.

— Папа говорит, это есть у всех, — уверенно отозвалась девочка постарше.

— А мама говорит, что не у всех. Бонни, что говорят твои родители?

— Ничего не говорят, потому что я не читала газету.

— Станешь постарше, прочитаешь, — сказала Джиневра, — если об этом еще будут писать.

— Я видел папу в ванне, — выжидающе прошептал маленький мальчик.

— Ну и что? — фыркнула Бонни.

— Как это «ну и что»?

— А так. Ну и что? — переспросила Бонни.

— Я плавал голый с ним вместе.

— Дети… дети! — приструнил их Дэвид.

Черные тени укрывали озеро, эхо неизвестно чего спускалось по горам и парило над водой. Заморосило, швейцарский дождик мочил землю. Плоские упругие плети вьюнков вокруг окон отеля пролились широкими красными потоками; георгины поникли перед бурей.

— Ну какой праздник в дождь?! — в отчаянии закричали дети.

— Наверно, танцовщики, как и мы, наденут калоши, — предположила Бонни.

— И, может, у них даже есть дрессированные котики, — с надеждой проговорил мальчик помладше.

Дождь медленными мерцающими струйками падал с расплакавшегося солнца. Деревянная платформа вокруг эстрады быстро намокла и окрасилась в цвета отсыревшего серпантина и конфетти. Намокший свет, проходя сквозь красные и оранжевые зонтики-грибы, делал их еще ярче, они вспыхивали, как лампы в магазине электротоваров, модная публика сверкала в ярком целлофане дождевиков.

— А что будет, если дождь зальет трубу? — спросила Бонни, когда оркестр появился у основания промытых дождем и похожих на шиншилл гор.