Зельда Фицджеральд - Спаси меня, вальс

— А де твой атомобиль? — от возбуждения комкая слова, спросила Бонни.

— Дорогая, у меня нет автомобиля. Зато нас ждет кеб, в нем тебе будет гораздо приятнее ехать до пансиона.

На лице Бонни легко читалось, что она решила не показывать разочарования.

— У папы есть автомобиль, — заявила она, словно критикуя мать.

— А мы здесь ездим в колясках.

И Алабама посадила дочь на примятую обивку.

— Ты и папа очень «шикарные», — испытующе произнесла Бонни. — Ты должна купить автомобиль…

— Мадемуазель, это вы внушили ей?

— Да, мадам. Мне бы самой хотелось быть на месте мадемуазель Бонни, — с чувством произнесла мадемуазель.

— Полагаю, я буду очень богатой, — проговорила Бонни.

— Боже мой, нет! Выбросить это из головы. Тебе придется работать, иначе ты не получишь того, что хочешь, — поэтому я хотела, чтобы ты танцевала. Мне было очень жаль, что ты забросила танцы.

— Мне не нравится танцевать, мне нравятся подарки. На прощание мадам подарила мне серебряную вечернюю сумочку. И там были зеркальце, расческа и настоящая пудра — вот это мне нравится. Хочешь посмотреть?

Из маленького саквояжа Бонни достала неполную колоду карт, несколько старых бумажных кукол, пустой спичечный коробок, бутылочку, два сувенирных веера и блокнот.

— При мне в твоих вещах было больше порядка, — заметила Алабама, глядя на кучу этих «сокровищ».

Бонни засмеялась.

— Теперь я чаще делаю, что хочу, — отозвалась она. — Вот.

Когда Алабама взяла в руки похожую на серебристый конверт сумочку, у нее вдруг подступил к горлу комок. Слабый запах одеколона вызвал в памяти бусы мадам из горного хрусталя, музыкальное позвякивание тарелки из чеканного серебра, когда Дэвид и Бонни ждали ее к обеду, — воспоминания взметнулись, как снежные хлопья в прозрачном пресс-папье из стекла.

— Очень красивая, — сказала она.

— Почему ты плачешь? Я буду иногда давать тебе ее поносить.

— Глаза заслезились из-за запаха. Что это у тебя в саквояже такое пахучее?

— Мадам, — вмешалась в разговор мадемуазель, — такую же микстуру делают для принца Уэльского. Одна часть лимона, одна часть одеколона, одна часть жасминовых духов от «Коти» и…

Алабама, не сдержавшись, рассмеялась.

— Все это смешиваете, потом наливаете две части спирта и кладете половину тушки дохлой кошки!

У Бонни глаза стали круглыми от презрения.

— И вы берете это в поезд, чтобы протирать руки! — воскликнула она, — или когда у вас vertige [137] Головокружение ( фр. ). ?

— Понятно… Или когда в моторе кончается масло. Приехали.

Коляску тряхнуло, и она остановилась перед розовым доходным домом. Бонни недоверчиво осмотрела стену с осыпающейся штукатуркой и пустой подъезд. Оттуда пахло сыростью и мочой. Каменные лестницы несли на себе воспоминания не об одном поколении обитателей.

— Мадам не ошиблась? — капризно спросила мадемуазель.

— Нет, — весело ответила Алабама. — У вас с Бонни будет своя комната. Неужели вам не нравится Неаполь?

— Ненавижу Италию, — сказала Бонни. — Во Франции лучше.

— Откуда тебе знать? Ты же только что приехала.

— Итальянцы все очень грязные, разве нет? — Мадемуазель нехотя нарушила свою притворную невозмутимость.

— Ах, — послышался голос хозяйки, мгновенно прижавшей Бонни к необъятному животу. — Матерь Божья, что за прелестный ребенок!

Ее груди повисли над потрясенной малышкой, как мешки с песком.

— Dieu! — вздохнула мадемуазель. — Итальянцы очень набожны!

Пасхальный стол был украшен мрачными крестиками из высушенных листьев пальметто. Стояло блюдо, полное ньокки, и бутылка вина с Капри, а еще была красная карточка с купидончиками в обрамлении золотых лучей, очень похоже на какой-то орден. Днем они отправились гулять по пыльным белым дорогам, по круто поднимающимся вверх ступенчатым аллеям, словно бы рассеченным яркими половиками, которые вывесили для просушки на солнце. Бонни сидела в комнате Алабамы, пока та собиралась на репетицию. Покачиваясь в кресле-качалке, она что-то рисовала.

— Нет, совсем не похож, — заявила она, — лучше нарисую карикатуру. Это папочка, когда он был молодым.

— Твоему папе всего тридцать два года, — сказала Алабама.

— Ой какой старый!

— Не такой уж и старый, дорогая, в сравнении с твоими семью годами.

— Ну, конечно — если считать в обратную сторону, — согласилась Бонни.

— А если начнешь с середины, то мы и вовсе юная семейка.

— Хочу начать, когда мне будет двадцать и у меня будет шестеро детей.

— А мужей сколько?

— Нет, мужей не будет. Наверно, они разъедутся к этому времени, — неуверенно ответила Бонни. — Как в одном кино.

— Что же это за замечательный фильм?

— Он про танцы, поэтому папа взял меня. Там дама в «Русском балете». У нее не было детей, только муж, и они много плакали.

— Наверно, интересно.

— Да. Там играла Габриэль Гиббс. Мамочка, она тебе нравится?

— Я никогда не видела ее в кино, только в жизни, так что не знаю.

— Она моя любимая актриса. И она очень красивая.

— Надо посмотреть какой-нибудь фильм с нею.

— Будь мы в Париже, обязательно посмотрели бы. И я бы взяла вечернюю сумочку.

Каждый день во время репетиций Бонни сидела вместе с мадемуазель в холодном театре, затерявшаяся среди темных украшений, среди розовых и золотых сигарных ободков, явно напуганная серьезностью происходящего, пустым залом и мадам Сиргева. А Алабама в это время вновь и вновь повторяла адажио.

— Черт побери! — задыхаясь, проговорила мадам. — Никто не делает это с двумя поворотами! Ма шер Алабама — будешь танцевать с оркестром, сама поймешь, что это невозможно!

По пути домой они прошли мимо человека, который глотал лягушек. Лягушки были привязаны за лапки к веревке, он их заглатывал, а потом вытаскивал наружу, четырех сразу. Бонни смотрела на это с отвращением и восторгом. Ее мутило, но она была, как зачарованная.

От пирогов и макарон, постоянно подаваемых на обед, на коже Бонни появилась сыпь.

— Это стригущий лишай, от грязи, — заявила мадемуазель. — Если мы останемся тут, мадам, у Бонни будет рожистое воспаление, — пригрозила она. — К тому же у нас грязная ванна.

— Вода как бульон, мясной бульон, — как ни обидно, Бонни приняла сторону мадемуазель, — только без горошка!

— А я хотела устроить для Бонни вечеринку, — сказала Алабама.

— Мадам, вы не знаете, где можно взять градусник? — торопливо вмешалась мадемуазель.

Надя, русская танцовщица, откуда-то раздобыла для вечеринки маленького мальчика. Мадам Сиргева привела своего племянника. Хотя весь Неаполь был завален букетами анемонов и всякими ночными цветами, бледными фиалками, похожими на эмалевые броши, бессмертниками с васильками, притягательными таинственными азалиями, хозяйка пансиона настояла на том, чтобы украсить детский стол ядовитыми розово-желтыми бумажными цветами.