Захар Прилепин - Обитель

— Любишь? — с нежданным хрипом переспросил Артём — как старый бинт с коркой оторвал. — Святцы ты мне подбросил, псина?

Афанасьев сморщился, словно у него на миг прихватило где-то под рёбрами, и не ответил.

— Вот и пошёл тогда на… — велел Артём.

В соловецком дворе, век бы его не видеть, вроде как случились изменения, но пока непонятные.

Да, чаек осталось совсем немного, и крик их был куда слабей. Да, подмели и прибрались — к приезду нового начлагеря. И праздношатающихся лагерников стало куда меньше, словно всем нашли работу.

Блэк был всё такой же и Артёма признал, а Мишка немного похудел и вроде бы замёрз.

Возле входа в ИСО стоял красноармеец из полка надзора, и рядом с ним Бурцев, рукой, будто сведённой судорогой, державший красноармейца за подбородок.

— Что у тебя за щетина, свинья? — повторял Бурцев. — Что за щетина? А, свинья? Может, ты служишь конкистадором?

Артём поспешил забежать в свой прежний корпус, поймав себя на том, что ему одновременно явились сразу две мысли: «Афанасьев был прав, этот хлыщ набрал большой власти — так отчитывать надзорных!..» — и: «…красноармеец наверняка убеждён, что „конкистадор“ — это немецкая матерная брань…»

Было так холодно, что Артём забыл всё, о чём думал, ещё когда бежал по ступеням: главное, согреться, главное, согреться, а то заболеет, уже, кажется, заболел.

В его бывшей келье — о, чудо, — было натоплено почти как в бане, вымыто, радостно.

Мать Троянского недоумённо посмотрела на сына, его ответного взгляда или жеста Артём не заметил, потому что на ходу скинул ледяные ботинки и сразу рухнул на койку, лицом вниз.

— Вообще это кровать моей матери, — взбешённо сказал Троянский.

«Ударь меня подушкой по спине, мушкетёр», — подумал Артём блаженно.

Он вдруг вспомнил, как дал Троянскому полтора месяца назад по губам — несильно, но с оттягом, так что у того чуть шея не надломилась.

Впрочем, судя по речи Осипа, рот его поджил.

— Мы всё равно уезжаем, Осип, — сказала мать негромко.

Артём почувствовал, что о нём говорят как о пьяном и нездоровом человеке.

«Куда это они уезжают? — подумал Артём. — Неужели его действительно отпускают в бесконвойную командировку?..»

— Ой, — неожиданно вскрикнул Осип.

Артём чуть напрягся, но оборачиваться всё равно не стал.

— Что там? — раздался голос матери.

— Булавка, — ответил Осип некоторое время спустя. — В кармане была.

— Ты так и не дал мне постирать свои брюки, Осип, — сказала мать с укоризной. — Откуда у тебя булавка в кармане, зачем?

— Это я ему купил, — сказал Артём, непрестанно пошевеливая оттаивающими пальцами ног и сладостно вдыхая запах чистого, не далее как вчера стиранного белья.

По молчанию Артём удивительным образом догадался, что и мать, и сын смотрят на его пошевеливающиеся пальцы в сырых носках. Осип с брезгливой неприязнью, его мать — с машинальным желанием снять носки и подсушить над печкой.

«Кажется, я научился видеть затылком», — усмехнулся Артём.

Хорошо лежать лицом в подушку — можно даже язык людям показывать, а те ничего не увидят.

Через минуту Троянские ушли. Кажется, Осип направился попрощаться со своими коллегами в Йодпроме, а матери всегда найдут себе женские дела.

Артём повернул голову, скосил глаза и увидел огромный чемодан и холстинную котомку: а ведь и правда уезжают! Что творится…

…Никогда б потом не смог Артём расшифровать, как у него родилась эта простейшая и вместе с тем чудовищная мысль, что буквально подбросила его на кровати.

Наверное, началось с того, что он осознал факт отъезда Троянских, потом подумал, что сам остаётся, да и чёрт бы с Троянскими, а он и тут переждёт, следом вспомнил, что рыжая питерская сволочь готовится к побегу, и чёрт бы и с ним тоже, но тут же явственно увидел Бурцева, отчитывающего красноармейца, и выплыли слова Афанасьева про то, что при побеге будет захвачен оружейный склад… они же перебьют всех чекистов! — пронзило Артёма, — и наконец, самое главное: они же Галю застрелят! Галю застрелят наверняка! Все чекисты из ИСО живут в одном здании — в бывшей Петроградской гостинице за Управлением! Туда придут ночью и всех перестреляют!

Все эти размышления вместились в один миг, меньше, чем в миг — Артём успел ещё представить, как Галя на шум и выстрелы открывает свою дверь — она, наверное, привыкла к пьяным чекистским дебошам, но тут это форменное быдло разошлось особенно сильно, — и, впопыхах накинув на полуголое тело шинель, делает шаг в общий коридор, злая и невыспавшаяся, поворачивается на топот и шум, и её тут же бьют штыком в живот, потому что ошалевший, забрызганный кровью лагерник не успел перезарядить винтовку — а Галя не успела даже рассмотреть его лицо.

Артём схватил себя за голову, чтоб она не лопнула.

— Идио-от! — пропел он. — Идиот! Какой ты идиот! Твоя привычка ни о чём не думать и жить по течению — убьёт тебя! И ладно бы тебя — она убьёт её!

Что-то надо было делать. Это тебе не снег граблями разгрести. Вчерашние страхи показались дурацкими, детскими… Какие следы на снегу, когда затевается такое! Такое — что? Злодеяние? Но Артём не считал это злодеянием — он ни минуты не сомневался в том, что лагерники имеют право сбежать — их тут убивают — они бегут прочь, чтоб попытаться пожить — кто им запретит?

Но — Галя? Как же быть с Галей? Она же наверняка сделала тут много кому зла — её точно захотят убить. Те, кого она сделала сексотами, — они захотят. Те, кого она отдала своему… как его?.. Ткачуку, который выбивает зубы? Могло такое быть? Или она наврала Артёму про это?

Да какая разница — её всё равно застрелят, зарежут, заколют, затопчут.

«Как поступить? — в лихорадке думал Артём. — Сказать Гале, что затевается побег? Чтоб всех арестовали и расстреляли? Ужас. Это просто ужас. Об этом даже думать нельзя».

Сказать Гале, что им нужно срочно вернуться на Лисий остров? И что, она послушает?

Сказать Афанасьеву, чтоб не смели убивать Галю?

— Ха! Ха! Ха! — вслух, отчего-то вспомнив Шлабуковского, ответил себе Артём.

Бурцева убить? Позвать его к себе в келью и задушить?

Бред, бред, бред, что за бред.

В дверь постучали, и она тут же отворилась. На пороге стояла мать Троянского.

— Извините, конечно, не моё дело, но к вам приехала мама, — сказала она. — Её сюда, в монастырь, не пускают, только мне Фёдор Иванович дал пропуск. А вы можете получить в Информационно-следственном отделе пропуск на выход к матери. Всех, приехавших на свидание, селят в бараке неподалёку от монастыря. Можно даже получить разрешение на то, чтоб переночевать с роднёй. У них там отдельные комнаты.

Артём несколько раз кивнул головой: хорошо, хорошо, хорошо. Понял, понял, понял. Хорошо-хорошо-хорошо.