Даниэль Глаттауэр - Навеки твой

Так или иначе, город он знал лучше, чем себя самого. Познакомить Юдит с Венецией было, как выяснилось позже, смыслом путешествия. Она решила принимать все как есть и не спорить. В своем настойчивом стремлении положить мир к ее ногам (на сей раз пока только Венецию) Ханнес был неисправим и непреклонен.

Секс они отложили до следующей ночи, поскольку путешествие вымотало Юдит, и к тому же он не добавил бы наглядных впечатлений о Венеции. Весь день они следовали хитроумно составленной Ханнесом системе посещений музеев, которую он использовал на архитектурных семинарах, осматривали то, что достойно и недостойно обозрения, с ограниченными по времени перерывами на кофе и иногда сворачивали на периферию, чтобы увидеть «закулисную, спрятанную, но подлинную Венецию», что, впрочем, также входило в программу. На каждый из трех вечеров Ханнес бронировал столики в знаменитых ресторанах и организовывал билеты на лучшие скрипичные концерты и в театр. Юдит готова была поверить в то, что он заранее заказывал и места в гардеробе. Теперь Юдит могла вообразить, чем Ханнес занимался две последние недели.

Она в очередной раз подметила, что любое ее чувство к Ханнесу так или иначе прочно связано с обязательствами. Вот и сейчас она была ему обязана за все, что он для нее делал. Ах, каким он был превосходным экскурсоводом, какие козырные сюрпризы волшебным образом доставал из рукавов, чтобы снова и снова доказывать ей свою любовь! Однако когда тебе приходится целых три дня подряд находиться под ежечасным впечатлением, рано или поздно это приедается, и силы не выдерживают. Уже через два дня Юдит начала уставать от хронически восторженного Бергталера и его Венеции и сымитировала приступы мигрени.

В третью и последнюю ночь Юдит проснулась от дурного сна, лежащей на спине в плену его рук и ног. Все попытки высвободиться, не разбудив Ханнеса, потерпели неудачу. Она проклинала себя и его заодно, что оказалась в такой ситуации. Между тем она была близка к панике, которую усугубляли тишина и меланхолия, усиленная непроглядной тьмой. Правой рукой Юдит нащупала выключатель и включила потолочную люстру филигранной работы. Засверкавшие чистыми красками стеклянные кристаллики перенесли Юдит в детство. Цвета перетекали друг в друга и медленно расплывались в ее слезах.

И наконец потекли вместе с ручейками слез.

Всхлипывания производили угнетающее действие. Надо было как-то незаметно продержаться еще пару часов в этом ужасном скованном положении. Но после Венеции с этим пора заканчивать. Она должна ему об этом сказать. Более того: должна сказать об этом так, чтобы до него дошло. Надо расстаться по взаимному согласию. Но даже мысль о предстоящем объяснении вселяла в нее страх.

— Дело не в тебе, — сказала Юдит.

Для вступления годилась самая что ни на есть беззастенчивая ложь. Она бросила в чашку с кофе три кусочка сахара. Ханнес потупил тяжелый взгляд, в природе которого ей не хотелось копаться, и уставился в стакан с водой. Нельзя назвать прекрасными отношения, если они становятся несчастливой причиной расставания.

Юдит: в настоящий момент я не способна на серьезные отношения. Проклятье! Ну почему он не разразится рассерженной репликой? Почему добродушно улыбается ей? Юдит: Ханнес, я… мне жаль. Он смахнул большим пальцем слезинку с ее носа. Она твердо решила, что больше ни одной слезинки не выкатится из ее глаз.

— Ты удивительный человек, — произнесла Юдит. — Ты заслужил иную женщину, такую, какая была бы уверена в своих чувствах, платила бы тебе тем же, что давал бы ей ты, такую…

Неудивительно, что Ханнес слушал ее невнимательно. Он достал из большой тонкой папки лист бумаги и положил на стол.

— Ты заметила? — озорно спросил он, слишком игриво для данной ситуации.

В кафе на мосту Вздохов Ханнес попросил уличного художника нарисовать их. Специально для портрета на несколько минут прижался щекой к щеке Юдит. Он вышел на портрете удачно, а себя, сияющую, она не узнала. Венецианский художник, что понятно, не смог схватить ее подлинный характер, потому что увидел в них прежде всего влюбленную пару.

— Ханнес, будет лучше, если мы сейчас на время…

— Ясно! — перебил он. — Можешь оставить рисунок себе на память.

— Спасибо, — кивнула она, сбитая с толку.

На расставание это все еще не было похоже. Ханнес: наверное, мы получили от Венеции избыточные впечатления. Юдит: нет-нет, все было прекрасно. У меня останутся от поездки самые приятные воспоминания, обещаю. (От позора в этой ситуации у нее застучало в висках. Подобные слова даже отец ни разу не говорил матери.)

— Ты меня теперь ненавидишь? — спросила Юдит в надежде, что теперь-то уж он объяснится, да в тот самый момент, когда ее смущение достигло высшей точки.

У нее не хватило мужества помешать ему взять ее ладонь в свою и поднести к губам. Когда с кем-то расстаешься, пусть случится то, что должно случиться.

— Ненавидеть тебя? — Ханнес улыбнулся. — Любимая, ты не знаешь, что говоришь.

Вот чего она опасалась: он не понимает, о чем она ведет речь. Причем следует отучать его называть ее любимой.

— Ну так как? — спросила Юдит, почувствовав, что пауза невыносимо затянулась.

— Ну так как? — усмехнулся Ханнес, будто в этих словах заключалась суть разговора и их полезно было повторить.

На языке у Юдит вертелось: мы определенно еще увидимся. И все же она, подкрепив силы болеутоляющей дозой напускного оптимизма, выбрала более мягкую формулировку: мы не потеряем друг друга из виду. Ханнес широко улыбнулся, обнажив все свои белоснежные зубы: нет, этого определенно не будет. Она встала и отвернулась, чтобы не дать ему возможности поцеловать себя на прощание, и направилась к выходу.

— Этого не будет, любимая! — прокричал он ей вслед.

Вечером Юдит поклялась смотреть все идиотские спутниковые телевизионные каналы до тех пор, пока мозг не превратится в студень, разумеется, с дополнительной помощью пары бокалов красного вина. Не хотела никого видеть, даже друзей. Ведь перед ними пришлось бы отчитываться в том, как профессионально она провернула разрыв с мужчиной. Все это она лучше сохранит при себе: Ханнес — Юдит не сомневалась, хорошо зная свои способности, — стал последним мужчиной, которого она попробовала длительное время выносить рядом, не влюбляясь слишком сильно. Еще раз она бы не решилась на повторение столь унизительного расставания.

Около десяти часов ее оторвал от одного из мыльных сериалов, прерываемых взрывами хохота за кадром, звонок мобильного телефона. Это было сообщение от Ханнеса: «Позволь иногда посылать тебе эсэмэски, когда на душе плохо?»