Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Очень быстро я прямо‑таки угорел от звучащих повсюду песен, оркестров, разноязыких толп.

Случайно мы забежали в какой‑то клуб, где происходил международный конкурс студенческих театров пантомимы.

Здесь было тихо. Коллективы из Франции, Израиля, Голландии и других стран, сменяя друг друга, в течение нескольких дней демонстрировали искусство, о существовании которого я прежде не подозревал.

Оказалось, в полной тишине, без единого слова можно разыгрывать целые спектакли, говорящие о сложнейших переживаниях, исполненные лиризма.

Моим спутницам было скучно! Задавшись целью непременно побывать на всех мероприятиях фестиваля, они, к моему облегчению, оставили меня одного. Счастливый, я изо дня в день посещал этот конкурс.

До сих пор где‑то на антресолях хранится блокнот, куда я судорожно записывал в темноте зрительного зала наиболее поразившие меня сцены.

Только тогда я понял, почему режиссёры немого кино, такие как Чаплин, настороженно встретили изобретение записи звука. Казалось бы, всё стало как в жизни, актёры получили возможность говорить… Но до чего же кино потеряло в выразительности! Сделалось заболтанным.

…Иногда, глядя на выступающих по телевизору различных деятелей, я выключаю звук. И сразу становятся видны фальшь, высокомерие и просто глупость.

Жизнь всё больше засоряется визгливой музыкой, болтовнёй, грохотом автомашин. Остается утешаться тем, что прямо перед нашими глазами всегда происходит безмолвная пантомима Солнца, Луны, Земли и звёзд.

Громадная махина, тянущая за собой целый состав вагонов, двигалась, в сущности, всего лишь силою воды, разогретой пылающим углём, то есть энергией пара.

По мне, паровоз более красив, мужествен, нежели современные анемичные на вид электровозы.

Его гудок, победно оглашающий бескрайние российские пространства, шлейф дымища из трубы, всегда неожиданные выдохи пара откуда‑то сбоку красных, окрашенных суриком колёс, его богатырская стать — всего этого, Ника, тебе уже не увидеть. Разве что в музее.

Как не увидеть и меня, твоего будущего папу, сидящего на верхней ступеньке вагона с папиросой во рту, мчащегося по просторам России…

У человека поводов для печали, к сожалению, очень много.

Но бывает печаль как будто без повода. Светлая, неизвестно откуда нахлынувшая печаль сходна с печалью облетающей ивы над изгибом речки, с застывшими перед зимой полями и рощами.

Я знал молодого здорового человека, поседевшего ещё старшеклассником. Он оставался тих и печален всегда. Растормошить его, вывести из этого состояния было невозможно.

Будучи в высшей степени начитанным, он не захотел прочесть Евангелие.

— Сыграем в шахматы? — предлагал он и печально выигрывал у меня партию за партией.

Лишь после его неожиданно ранней кончины в тридцать один год я догадался: он жил, всё время думая о неизбежном для каждого финале. Безоружный, издали видел надвигающуюся тень смерти.

Случайно попавший ко мне треугольничек солдатского письма времён Первой мировой войны. Без марки, но с круглой печатью на обороте — «Управление коменданта этапа».

Над адресом — «Из действующей армии».

Адрес: Москва, Мясницкий пер. Господину Ф. О. Купину.

«1 января 1915 г. Давно уже не писал вам. С новым годом, новым счастьем. У меня мало чего, заслуживающего выражения. Живем на открытой местности. Поговаривают о походе корпуса ко Львову. Наши винтовки заменили на австрийские. Погоды наступили тень холодные. Морозы. Как здоровье Жени? Наверное, у вас ёлка, свечи… Целую всех.

Володя».

Письмо моего тёзки, солдатика с австрийской винтовкой в руках…

Самое удивительное — мы с Мариной знали эту Женю, Евгению Филипповну Кунину. Старушку–поэтессу, стихи которой были однажды напечатаны в «Новом мире» и даже изданы отдельной книжкой.

Письмо досталось мне уже после её смерти. Узнать о судьбе безвестного солдатика больше не у кого.

Я бы не смог жить в чахоточном климате этого города, к тому же являющего собой сплошную цитату из русской литературы. Душно пребывать даже в самой прекрасной цитате.

Растиражированные красоты Санкт–Петербурга, Ленинграда, а по мне, так лучше — Питера понуждают глядеть на славный город глазами давно умерших людей.

Этот налёт цитатности, книжности очень присутствует в знакомых мне питерцах, дай им Бог здоровья.

Неплохо перед началом всякого серьёзного дела составить план. На бумаге, или в уме.

Но потом не стоит его в точности придерживаться.

Возможности жизни настолько многообразнее, чем мы можем предположить, что нужно дать ей свободу вносить по ходу дела свои поправки.

Особенно остро такое вмешательство чувствуется в творчестве. Как ни называй, пусть вмешательством Провидения, всегда счастье увидеть неожиданный поворот события или стихотворной строки… Или замысла целой книги.

Светило скупое солнце февраля. Алмазно посверкивали снежные сугробы.

После церковной службы в Новой Деревне, как это часто бывало, ждал отца Александра в своём «Запорожце» у ограды. Из головы не шли два человека, которые появились в храме к концу богослужения, прошлись среди прихожан, пристально вглядываясь в батюшку, и вдруг исчезли.

Когда я думал об отце Александре, ощущение опасности, витающей вокруг него, охватывало постоянно. Но стоило ему появиться рядом, оно исчезало.

Я старался экономить его время и силы, избавлял при поездках в Москву от утомительной маяты в автобусах и электричках….В тот раз отец Александр задержался после службы особенно надолго. Его посланцы порой подбегали к машине с извинениями, уверяли, что он вот–вот выйдет.

Небо постепенно заволокло тучами. Пошел снег.

Наконец батюшка вышел из церковного домика. С непокрытой головой, без пальто. Принес мне яблоко и пирожок. — Простите! Осталось принять двух человек. Если нет времени, езжайте без меня.

— Дождусь.

Пока я грыз яблоко, ел пирожок, разыгралась метель.

Я думал о том, что на шоссе может образоваться гололёд, о прихожанах, которые ждали своей очереди у двери его кабинетика, дорожа возможностью что‑то досказать, о чём‑то спросить. Были ещё и те, кто только дозревал до веры, до крещения. И каждый раз приезжали к нему люди, запутавшиеся в личной жизни, в учёных книгах, восточных вероучениях. Иногда просто душевнобольные.

— Все! Давайте сделаем доброе дело — довезём до Москвы, до метро, Ольгу Николаевну и Костю!

— Хорошо, — ответил я отцу Александру, который подошёл одетый, с тяжёлой сумкой через плечо, представил мне пожилую полную женщину и бородатого юношу в очках.