Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

— Да. Я знаю эту девушку.

— Знаешь? Таитянок навалом. А ты знаешь именно эту?

— Да, она говорила, что будет приносить мне краски, а в конверте же — тюбик, правда?

Анри остановился и схватил его за рукав расшитой куртки так резко, что Гоген крутнулся на месте.

— Постой, а откуда ты ее знаешь?

Гоген стряхнул руку Тулуз-Лотрека.

— Знаю, и все.

— Ты где с ней познакомился?

— Мы недавно встретились.

— Недавно — где? При каких обстоятельствах?

Гоген заозирался, словно ответ ему могло подсказать небо.

— Ну… возможно, вчера ночью она возникла у меня в постели.

— Возникла? — Люсьен весь навис над Гогеном — любопытство у него разгорелось до того, что выглядело опасным.

Гоген попятился. Собратья по ремеслу вдруг превратились в инквизиторов. Похоже, они напрягались гораздо сильнее, чем того требовала ситуация.

— Я встал среди ночи воды попить, а когда вернулся, она лежала в постели.

— И ты не счел, что это странно? — уточнил Люсьен.

— Или подозрительно удобно? — добавил Анри. Обличительная бровь взметнулась у него над оправой pince-nez, как белочка-прокурор.

— Это же было как во сне! — вскричал Гоген. — Да что с вами такое? — И он похромал прочь, от них подальше, туда же, откуда они только что пришли.

— Значит, она была совершенна, нет? — спросил Люсьен. — Как твой оживший идеал?

Гоген замер.

— Да. Именно так.

— Пойдем, — сказал Анри. — Тебе понадобится коньяк.

Тулуз-Лотрек вел их дальше еще квартал, а потом остановился у двери в свою мастерскую, отпер дверь, и все зашли. В солнечном луче, падавшем через единственное овальное окно в двери, плясали пылинки. Казалось, это место прочно заброшено, хотя у каждой стены рядами стояли холсты. На полу валялись, похоже, сотни различных набросков, на всех — угловатая артистка Жейн Авриль в разных позах. Некоторые были приколоты и к стенам.

— Стало быть, — произнес Гоген, — Жейн Авриль?

— Профессиональный интерес, — пояснил Тулуз-Лотрек.

— Таки профессиональный? — упорствовал Гоген.

— От нее подозрительно пахнет сиренью, и она умеет закидывать одну ногу за голову, когда поет «Марсельезу», а на другой вращаться. Я решил, что здесь необходимы более глубокие исследования.

— Перепихон, — объяснил Люсьен.

— Одержимость стремленьем к перепихону, — расставил все по местам Анри.

— Понимаю, — кивнул Гоген.

— Садись. — Анри показал на столик из кафе и стулья оттуда же, которые он держал как раз для таких случаев. Выставили коньячные бокалы, налили из хрустального графина. — Значит, у тебя в постели оказалась девушка, — начал Анри. — А Красовщик?

— Я же вам сказал, — ответил Гоген. — Утром я зашел к папаше Танги. У меня в его лавке кредит…

— Да не Танги — Красовщик . Винсент же тебе о нем наверняка рассказывал.

— Такой скрюченный бурый человечек? О нем Винсент все время твердил.

— Да, — сказал Люсьен. — Он самый.

— Нет. — Гоген отмахнулся, словно старался развеять глупости Люсьена. — Его у меня в постели не было. Я думал, это все какие-то голландские народные сказки, которые Винсент помнит еще с детства. Он говорил, что человечек гнался за ним от самого Парижа до Сан-Реми, а потом и в Арль. Совсем спятил.

— Винсент не спятил, — сказал Люсьен. — Этот человек существует. А девушка там была?

— Девушка? В смысле — с Винсентом?

— Да, встречался ли Ван Гог с какой-нибудь женщиной?

— Нет. Да кому он нужен? Денег нет, почти всегда чокнутый, а когда нет — так пьяный и в тоске.

— Он мог совсем немного времени с нею проводить. Ни о какой натурщице не рассказывал?

Люсьен вспомнил, сколько времени он проводил с Жюльетт вне времени, где, кроме них, больше никого не было. Анри и Кармен, Моне и Камилль, Ренуар и его Марго — все они, оставаясь наедине, как-то выскальзывали из времени. Может, и с Ван Гогом была женщина, которую Гоген просто не видел.

А тот залпом выпил коньяк и прикрыл глаза, дожидаясь, когда перестанет жечь.

— Винсент писал пейзажи, натюрморты, время от времени — сценки в кафе. Но я не помню у него в Арле никаких портретов — только мой и автопортрет. Без баб.

Но Люсьен не унимался:

— Может, все ж кого упоминал? Мимоходом?

Гоген рассеянно покрутил кончик уса, словно выжимал из него упрямое воспоминание.

— За день до того, как я уехал, мы жутко поссорились. Началось все с расхождений о теории цвета. Винсент пробовал писать вообще без синего. Какое-то время брал ультрамарин, только если писал ночью. Говорил, что тьма лишает краску ее зла. Это хуже, чем с тобой о теории беседовать, Лотрек.

— А женщина? — напомнил Анри и плеснул Гогену еще.

— В том-то и штука. Винсент вдруг озверел, начал орать про синь, а потом схватил бритву и отсек себе половину уха. Начал ею размахивать, кровь хлещет, а он орет: «Это для нее будет! Вот ее плата!»

— Ох нет, — выдохнул Люсьен.

— Чего? — спросил Гоген. — Это что-то значит? Он же больной, нет?

— Это значит, — сказал Анри, — что тебе нужно уезжать из Парижа. Как можно дальше. А если увидишь ту девушку, что вчера легла к тебе в постель, беги от нее, как от самого дьявола.

Люсьен кивнул, подкрепляя предостережение товарища.

— Но я должен ее написать. Я же потому и встал в такую рань — сходить за краской. Мне нужно ее написать.

— Нужно тебе сматываться, Поль, — поправил его Люсьен. — Если ты ее напишешь, она умрет. Или ты.

— Вероятно, от скуки, — вставил Анри. — Если будешь вываливать на нее свои теории цвета.

— Я совсем не это имел в виду, — сказал Люсьен.

Гогена они отправили восвояси, отдав ему все деньги, что отыскались в карманах, но взяв с него честное слово, что он будет избегать девушку из постели и уедет из Парижа, как только купит билет до Таити. Может, от замысла написать идеальную островитянку он и отказался, но не писать островитянок вообще не мог.

— Что в записке? — спросил Анри.

— Тут говорится: «Люсьен, нарисуй меня». И подпись: «Жюльетт».

— Загадочно, как в «Алисе в Стране чудес». Она красивая девушка, Люсьен, но эпистолярные навыки у нее дрянные.

— В тюбике краски и для наброска может не хватить.

— Может, ее лучше оставить на потом. Когда вернется Ле-Профессёр, возможно, получится тебя ею загипнотизировать. Или можем Кармен привести и загипнотизировать ее, как мы и собирались.

— Нет, я лучше Жюльетт набросаю.

Анри пожал плечами.

— В верхнем ящике комода с оттисками, по-моему, есть картон. А загрунтованных холстов у меня нет.

Люсьен подошел к комоду и вытащил широкий и плоский верхний ящик. Порылся в обрезках бурого картона, пока не нашел кусок размером с почтовую открытку.

— Годится.

— А у тебя ферротип ее какой-нибудь есть, чтобы с него рисовать?