Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

Жюльетт кивнула:

— Можно и так сказать.

— Но так же говорить — ужасно, — сказал Люсьен. — А что с тем поездом, из которого ты вышла? То есть с телом, из которого переходишь в другое?

— Они продолжают себе жить. Из Камилль Моне я перескакивала к другим десятки раз, туда-обратно.

— Но ты же сама сказала, что у Жюльетт нет другой жизни. Она — ты? Что бывает с Жюльетт, когда ты вселяешься в Кармен?

— Она помногу спит, — ответила Жюльетт.

— Когда вы только появились, Кармен со мной жила много недель кряду, — сказал Анри.

— Я же сказала — помногу .

— А когда ты ушла? — спросил Люсьен. — То есть, когда уехала? И разбила мне сердце? Где ты была тогда?

— Винсент был очень талантлив, — ответила она. — Мне уезжать не хотелось. Но не всегда приходится выбирать.

— Ты уехала из Парижа вслед за Винсентом? Как Жюльетт?

— Да, как она. Жюльетт теперь постоянно должна была находиться где-то рядом — все равно, в каком я теле, — поэтому ей и пришлось уехать самой. Красовщик хотел, чтобы Винсент писал Священной Синью. Мне пришлось. Прости меня.

— А Кармен чуть не умерла, когда вы ее оставили, — уныло произнес Анри.

— Так она и делает. — Люсьен сплюнул. — Берет их, использует, потрошит художника, а потом бросает, и они подыхают, даже не зная, что с ними было. Ты ломаешь художников, надрываешь им душу.

— За все нужно всегда платить, Люсьен, — тихо ответила она, опустив взгляд. Она не рассчитывала, что он станет на нее сердиться. Ей такое просто не пришло в голову, это было обидно. Она не поняла — и обиделась.

— Платить? Такую цену?

— Да, — сказала она. — Считаешь, великое искусство дается просто так? У него есть своя цена, и ее нужно платить.

— И как же ты ее взыщешь за мой портрет тебя? Убьешь этого человека… эту штуку , которую я зову Жюльетт?

Вот теперь она встала — и отвесила ему пощечину, в последнюю секунду сдержав силу удара, чтоб не раздробить скулу.

— Это все он! Это Красовщик решает. Я его рабыня, Люсьен! Я связана с ним, с его властью творить синь. Я делаю то, что он пожелает. Он делает краску, я вдохновляю художника, а потом Красовщик забирает полотно, чтобы сделать еще больше краски. В ней же не только краска, иначе тут и быть не может. Любовь, страсть, жизненная сила, даже боль — в Священной Сини все это есть, и от нее Красовщик живет вечно. Вечно, Люсьен! А без Священной Сини нет и Жюльетт. Нет музы. Без нее я не существую. Потому и делаю то, чего хочет он, и живу сама, а прочие болеют, страдают и умирают из-за нее. — Она уже плакала, она кричала на него сквозь слезы. Он будто бы отпадал от нее, его словно уносило вихрем прочь. — Вот какова цена, и он всегда ее назначает, а я взимаю — но не по своему выбору. Я рабыня.

Люсьен схватил ее за руку и прижал к груди.

— Прости меня.

Она кивнула, неистово, но тут же отвернулась, чтобы он не видел ее лица. Вдруг рядом оказался Тулуз-Лотрек — из нагрудного кармана он выхватил до хруста чистый платок и поднес ей:

— Mademoiselle, s’il vous plaît.

Она взяла, промокнула глаза и носик, всхлипнула в накрахмаленную ткань и отняла у Люсьена руку, дабы вернуть на место прядки волос, прилипшие к лицу. А затем выглянула из-за платка и заметила, что Анри ухмыляется ей во весь рот. Она посмотрела на Люсьена. Тот лыбился тоже.

— Что? — спросила она.

— Ничего, — ответил Люсьен.

— Что? Что? — Что за мерзкие твари, эти мужчины. Да они смеются над ее болью, что ли? Она повернулась к Анри. — Что?

— Ничего, — ответил тот.

— Вы оба мне скалитесь, как полоумные. Я — существо потрясного могущества и божественных свойств. Я — искра вдохновенья, я свет человеческого воображения. Вас, слюнявые мартышки, я возношу от того жалкого поноса, что вы размазывали по камням, к истинному искусству. В ваш мир я несу красоту. Я — сила, я устрашающая муза созиданья. Да я, блядь, богиня!

— Я знаю, — сказал Анри.

— И все равно мне скалишься?

— Да, — сказал Люсьен.

— Почему?

— Потому что я трахнул богиню, — ответил Люсьен.

— И я, — добавил Анри. Теперь он ухмылялся уже так, что с носа падало пенснэ. — Хоть и не одновременно.

— Ох ну ебать же красить, — сказала муза.

Едва постановили, что Люсьен и Анри — действительно жалкие созданья, чьи нравственные компасы вращаются вокруг отростка в паху, иными словами — мужчины, а Жюльетт сама по себе — существо, обладающее нравственностью абстрактной, если не отсутствующей абсолютно, хоть и не лишенное некоторой приверженности красоте, иными словами — муза, далее единогласно решили, что для дальнейшего осмысления и усвоения ее откровения им потребно большее количество алкоголя. Оставалось решить, где.

Они брели вниз по склону без определенного пункта назначения в головах.

— В мастерской у меня коньяк закончился, — сказал Анри. На самом деле, ему очень хотелось спросить у Жюльетт, не сможет ли он когда-нибудь хоть как-нибудь снова увидеть Кармен — его Кармен.

— А у меня квартира маленькая, — сказал Люсьен. — А о булочной и говорить не стоит. — Ему же хотелось лишь остаться наедине с Жюльетт, полностью раствориться и потеряться в ней. Желание, правда, несколько охлаждалось опасением, что она может его прикончить.

— А как, кстати, матушка? — спросила Жюльетт. На самом деле она прикидывала, что нужного количества коньяка может и не оказаться — такого, чтобы хватило облегчить муки исповеди, но при этом не подвигнуть ее на то, чтобы проделать бреши в печенках ее исповедников и продолжить заниматься своими делами.

— Привет передает, — ответил Люсьен.

— Она меня хлебной доской огрела?

— Сковородкой для блинчиков.

— Крепкая женщина.

— Ничего она не передает. Это я сочинил.

— А ко мне она всегда была добра, — сказал Анри. — Хотя, с другой стороны, я никогда не чуть не убивал ее сына.

— И не разбивал ему сердце, — добавил Люсьен.

— Это же ради искусства, понимаешь? Я не чудовище, — сказала Жюльетт.

— Ты отбираешь у людей жизнь, здоровье, любимых и близких, — сказал Люсьен.

— Я не всегда чудовище. — Жюльетт надулась.

— Чудовище с изящной попой, — произнес Анри. — С чисто эстетической точки зрения.

Они как раз шли мимо табачной лавки — в ее дверях стояла насупленная тетка и хмурилась им, а отнюдь не кивала с обычным приветливым bonsoir.

— Быть может, мою попу мы обсудим в более уединенном месте? — спросила Жюльетт.

— Или вообще не станем, — кивнул Люсьен.

— Ты же нарисовал мой огромный портрет, Люсьен. Ню. Ты рассчитывал, что никто не заметит?

— Он спрятан в каменоломне.

— Это единственное надежное место недалеко от заведения Брюана. Я больше ничего не придумала.

— У меня в квартире полный бар, — сказал Тулуз-Лотрек.