Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник)

А где в два ночи водку возьмешь?

– Ладно, – говорю, – поехали.

У меня дома была бутылка. Поднялся, зашел тихонько, чтоб своих не разбудить. Спустился. Отдал, взял деньги. Ну и слово за слово. Говорят, иностранцы скрытные. Не знаю. В общем, прорвало тетеньку. Всё выложила.

– А потом, – продолжал он, – моя дочка с мужем в Германию уехала, на ПМЖ. В тот самый городок. Приехал в гости. Встретил ее на улице. Она меня узнала, прямо сразу! Этот Сережа умер, от водки. Она опять одна. Такая жизнь. Эх, жизнь! А ведь хорошая женщина! Красивая, умная, душевная.

– А вы в нее, случайно, не влюбились? – спросил я.

– Да куда мне. Я уж старый дед. И она тоже. Нет, конечно. Глупости. И вообще, зачем мне это надо, если Сережа был прекрасней всех?

Приснилось, что я сижу в кафе с незнакомым человеком.

Мой собеседник – небольшого роста, но довольно плечистый; смуглый, с тонкими чертами лица; чуть вздернутый нос; черные густые слегка вьющиеся короткие волосы, высокий лоб, залысины. Крупные руки.

Подают в этом кафе странную хлебную еду – тонкие хрустящие блины, а под ними спрятаны маленькие булочки. Но очень вкусно.

За соседним столиком сидит старик, пьет чай с калачами и время от времени вмешивается в наш разговор. То хмыкнет, то поддакнет, то засмеется.

Мы говорим о книгах, об иллюстрациях. И я вдруг вспоминаю своего старого друга, замечательного художника Колю Мастеропуло, умершего почти десять лет назад. Хотя он почти не делал иллюстраций. Так, несколько обложек в семидесятые.

Я говорю про какую-то книгу:

– Эх, вот Коля Мастер (мы его так звали) сделал бы правильные картинки, по-старинному, на вклейках.

Мой собеседник усмехается:

– Да ладно вам. Что вы в нем нашли? Очень средний художник.

– Почему? – я пытаюсь возразить. – Необычный, да. Но…

– Да никаких «но»! – перебивает меня этот человек. – Видел, знаю. Такие вот круглые толстые люди на картинках у него (смешно показывает руками). Ну и что?

– А его большие эмали? Это уникально!

– Была у него большая печь, вот и эмали большие… Подумаешь! Всё те же толстые люди. А мозаика его – это слишком традиционно. И самое главное. Мы пытались продавать его картины и эмали. Никакого впечатления.

Он очень убедительно объясняет. Имена, термины, названия журналов.

Мне совсем не хочется спорить. Я говорю:

– Ну, не знаю. Возможно, я пристрастен . Видите ли, он был моим очень близким другом. Были годы, когда мы встречались чуть ли не каждый день. Ну, через день. Говорили часами, слушали музыку, выпивали. Я его очень любил. Возможно, все дело в этом. Я пристрастен, повторяю…

– Ага! – вдруг говорит он, переходя на «ты». – Ах ты, гад такой! Значит, ты меня хвалил просто по дружбе? Ты мне врал! Лицемер какой!

Я смотрю на него и вижу – это и есть Коля Мастеропуло .

Как же я его сразу не узнал? Это же он, он!

Старик за соседним столиком жует калач и хихикает. Мука с калача сыплется на его пиджак, синий, в едва заметный тонкий красный рубчик.

Я чувствую, что этого старика я тоже знаю. Но никак не могу узнать.

Приснилось, что я захожу в какой-то служебный кабинет (как будто бы в редакции дело происходит) и вижу – на стене висит календарь.

Подхожу, разглядываю. Приятная картинка: балтийский пейзаж. Море, сосны, низкое небо. Банально, но мастеровито. Искусный мазок, хороший серебристый цвет. Поднимаю лист, смотрю, какие дальше картинки. Тот же художник. И еще на оборотах маленькие репродукции. То есть весь календарь посвящен ему. Фамилия какая-то простая немецкая – Мюллер? Райнер? Не запомнил.

Рядом на стуле сидит женщина лет пятидесяти. Я вижу ее краем глаза. Тощая, темноволосая, со старомодной прической – кудряшки до ушей. Она говорит:

– Этот художник – мой папа.

Рассказывает про него. Что он – известный эстонский пейзажист. Что она сама из Эстонии приехала. Потому что в Москве папина выставка. Он умер сравнительно недавно. И она занимается его творческим наследием. Книги, выставки, каталоги, вот календарь издали. Она рассказывает, рассказывает, и все время повторяет:

Папа, папа, папа. Папа говорил, папа любил, папина выставка, папина мастерская, папина первая жена, папино раннее творчество …

Мне страшно на нее взглянуть.

Несчастная – наверное, одинокая – женщина, посвятившая жизнь сначала папе, потом папиному творчеству.

Проснувшись, я вспомнил, как в 1998 году в Ростове-на-Дону зашел по делу в одно учреждение. Ждал нужного мне человека в приемной.

Его секретарша – дама лет тридцати пяти, самое маленькое! – меж тем болтала по телефону. Очевидно, с какой-то родственницей. И все время повторяла про папу и маму:

Папа велел, позвони папе, купи для папы, папа обидится, папа еще не знает; мама сказала, мама просила, а то мама подумает .

Я начал ставить в записной книжке крестики и нолики.

За пять минут разговора (а я не с самого начала считал!) она двадцать шесть раз сказала «папа» и восемнадцать – «мама».

Несчастные дети до старости лет.

– У нас с Наташей всё началось здесь, в Праге, – сказал Валерий Сергеевич. – Хотя, конечно, я ее знал довольно давно. Она сначала в нашей газете работала, потом в «Известия» перешла.

Мы с ним сидели в кафе на самом верху, около Града, на улице Увоз. Столик у каменной загородки, сверху вся Прага видна. Вечер. Красиво.

– Это смешно получилось, – продолжал он. – Лет пятнадцать назад. Конференция в Праге. Перспективы Европы. НАТО-шмато, ЕС-шмээс. Родной печатный орган меня командирует. Надо аккредитацию получать. В назначенный день иду в посольство. В центре, на улице Фучика, знаете?

– А как же, – сказал я.

– Иду себе пешком от Маяковки. Вхожу в приемную, вижу – она.

– Кто? – спросил я. – Наташа?

– Да нет! – засмеялся он. – Ну, неважно. Таня Петрова, условно говоря. Мы с ней были едва знакомы. Ничего особенного: крашеная брюнетка, широковатая в плечах. Но она мне очень нравилась. Сам не знаю почему. Я так обрадовался, что мы вместе в Прагу едем. Я ей киваю, она мне тоже. Отдали нам паспорта, я говорю: «Вам до метро?» Она: «Да, но… нет… мне тут надо…» – и убегает. Ну ладно, мало ли. В магазин зайти, или кто-то ее ждет. Постоял и пошел. И вдруг вижу – она по другой стороне Брестской улицы чешет к метро. Никто ее не ждет, никуда она не заходит. Просто не захотела идти со мной… Вам это вообще интересно слушать?

– Да, да, конечно! – сказал я.

– А то на меня иногда нападает этакий трёп , – вздохнул Валерий Сергеевич.

– Что вы, что вы! – сказал я.

– Вот. Через неделю в Праге. Вышел в холл гостиницы, хотел просто подышать, постоять на улице. Время полночь, голова гудит. А тут как раз Наташа, к лифту идет. Мы с ней давно были знакомы, я же говорил. Я к ней: «Давай пройдемся? Полчасика?» Она: «Давай!»