Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник)

Даже чуточку жаль, что так вышло.

Но при этом стало спокойно.

Роман не получится. Роман между тридцатилетним мужчиной и женщиной сорока пяти лет – это несерьезно. Или уж очень мимолетно и цинично. Но какой уж тут цинизм, когда у них общий ребенок! Или наоборот – очень жертвенно и самоотверженно. Но этого тоже никому не надо. Ни ему, ни ей.

Ему казалось, что он понимает ее. Наверное, женщина до умопомрачения хочет увидеть генетического отца. Должна хотеть. Потому что у нее в сознании, там, где должен быть образ отца ее ребенка, – пустое место. Потому что даже если она родит от незнакомого студента из общаги, да хоть от прохожего на лавочке – все равно образ есть. Она его видела, обнимала-целовала, чувствовала. Он настоящий, реальный. А тут – номер на пробирке.

«Ну, хорошо, – подумал Николай Петрович. – Ну вот, увидела. Ну, всё?»

И сам себе ответил: «Всё!»

Всё, всё, всё…

Поэтому он допил воду, потыкал соломинкой в лимон, шумно втянул в себя кислый сок со дна стакана – ужасно неприлично! – и встал из-за стола.

Зазвонил мобильник. Рабочий; у него было два мобильника.

Номер был незнакомый.

– Кошкин, – сказал он.

– Здравствуйте, Николай Петрович, – услышал он совсем юный голос. – Это дочь Екатерины Дмитриевны.

– Простите, напомните мне… – сказал он. – Чья дочь?

– Да вы с ней только что говорили! – засмеялась трубка. – У вас есть минута?

– Нет! – сказал Николай Петрович и быстро пошел к двери.

В дверь вошла девушка лет двадцати. Она прижимала к уху мобильник.

– Да вот же я! – услышал Николай Петрович одновременно и в трубке, и в полумраке ресторана.

– Вы следили за нами? – сухо спросил он.

– Здравствуйте, меня Люба зовут, – сказала она, протягивая руку. – За мамой нужен глаз да глаз. Присядем? – и она помахала рукой, подзывая официанта.

– Мне некогда, – сказал Николай Петрович. – Хотя, впрочем, ладно.

Он посмотрел на часы и поймал себя на стыдной мысли. Ему хотелось, чтоб эта Люба увидела, какой у него роскошный золотой хронограф.

Она смотрела в меню, а он – на нее. Во все глаза.

– Что вы меня так рассматриваете? – засмеялась она.

Николай Петрович смутился.

– Господи! – сказала Люба. – Вы что себе навыдумывали? Вы считать умеете? Когда я родилась, вам было одиннадцать лет самое большее.

Николай Петрович постарался равнодушно пожать плечами.

– Я возьму чай, – сказала она и захлопнула меню. – Но я у мамы не родная .

– Кстати, – спросил Николай Петрович, – а чем ваша мама занимается?

– Ну… – Люба наморщила лоб. – Много читает. По-английски в том числе. Она закончила филфак. Ходит в театр. На выставки. Сама готовит разные вкусные вещи. Воспитывает своих детей, вот! Это главное!

– Простите, а… как ето сказат по-руски, what does she do for a living? – даже с некоторой злостью усмехнулся Николай Петрович.

Люба пожала плечами.

– Простите, а она замужем?

– Вы, наверное, думаете, – сказала Люба, – что я дочь маминого мужа от первого брака? Нет. Мама никогда не была замужем. Она меня удочерила, когда ей было двадцать два. Только-только защитила диплом. Там у них была гардеробщица, молоденькая девочка, приезжая. Вдруг мама заметила, что она с пузом ходит и вся очень несчастная. От кого-то залетела. Мама стала ей носить пирожки и яблоки. Деньги давать. Эта девочка совсем была одна. Жила в общежитии. Мама ее повезла рожать. Эта Леночка родила меня и умерла. Родами умерла, как говорится, – вздохнула Люба. – Вот. И мама меня забрала к себе. Оформила удочерение.

– Да, – тоже вздохнул Николай Петрович.

– Ничего! – улыбнулась Люба. – Это жизнь! Мы с мамой ходим к Леночке на могилу. Три раза в год.

– Вы с мамой на могилу к Леночке … Интересно, – сказал Николай Петрович.

– Nolite judicare ut non judicemini , – сказала Люба.

– Ох, какие мы латинисты! Только “et non judicabimini” , вы уж простите.

– Пожалуйста. Это известное разночтение, – сказала Люба. – У вас «и не судимы будете», а у меня «да не судимы будете». Небольшая, но разница.

– Да я никого не сужу, бог с вами, – сказал он.

Официант принес чайник и одну чашку.

– Еще чашку, пожалуйста, – сказала Люба. – Нас же двое!

– А про вашего отца что-то известно? – спросил Николай Петрович.

– Нет. Леночка не рассказала. Хотя мама очень спрашивала.

– А дедушка и бабушка у вас есть?

– Конечно, – кивнула Люба. – Но они умерли давно, когда мне было три года. Мама была поздним ребенком, понимаете?

– Понимаю. Вы не ответили на первый вопрос. Кем мама работает?

– Кажется, никем, – сказала Люба.

– А откуда же она, простите, деньги берет?

– Ей иногда звонят по телефону. И она говорит: «Вот, еще один мой должник объявился». Куда-то идет и приносит деньги.

– Много?

– Не очень, – сказала Люба. – Но нам хватает.

Вдруг у нее зазвонил мобильник. Она ответила. Долго слушала, кивая. Потом вдруг вскочила:

– Извините, не могу ни секунды! – и побежала к двери.

Он шагнул за ней, но наткнулся на официанта, который принес вторую чашку.

– Не надо, – сказал Николай Петрович. – Я же один.

Главного он так и не спросил.

Ну, ничего. Он взял мобильник и сохранил ее номер.

«Люба дочь Ек. Дм.» – написал он. Потом решил, что лучше короче:

«Люба». Но и это лишнее. Просто:

«Л».

Легче всего сказать, что Катя – просто взбалмошная бабенка, размышлял Николай Петрович. Он в уме назвал ее Катей и сам себе засмеялся. В университете подружилась с несчастной гардеробщицей. Помогала ей. Но почему? Молодая красивая девушка – что, больше нечем заняться, как ухаживать за нищей беременной дурочкой? Зачем она взяла ее ребенка?

Вопрос: кто ее родители? Которые позволили удочерить чужую девочку. И которые, очевидно, давали ей деньги на жизнь.

Взбалмошная бабенка – это не объяснение. За этим должно что-то стоять.

Вопрос номер два. Допустим, она вся такая безумно порывистая. Допустим, родители слепо ее обожали, безотчетно ей подчинялись.

Еще вопрос: почему она рассказала ребенку всю правду? А? – спросил сам себя Николай Петрович.

Понятно, если усыновляют ребенка лет пяти или старше. Он помнит родителей. Или помнит, что их не было. «А где ты, мама, раньше была?» Даже с трехлетним, даже с двухгодовалым ребенком, размышлял Николай Петрович, есть риск, что он что-то запомнил и это «что-то» выплывет.

Но здесь-то? Если настоящая мать умерла в родах – то какие проблемы? Зачем было говорить ребенку, который не знал никакой другой семьи, зачем было говорить, что она – приемная мать, что настоящую мать звали Леночка, а отца и вовсе не было? И ездить на могилу Леночки. Леночка и мама , маразм.