Лариса Райт - Исповедь старого дома

— Слишком дорого. Давайте не изобретать велосипед. Можно и что-нибудь попроще придумать.

— Проще так проще, — согласилась Анна.

— Как насчет обычного кантри?

— Да. Деревенская тема смотрелась бы неплохо, — тут же согласилась заказчица, — и со стилем всего дома прекрасно гармонировала бы. Вам знаком деревенский стиль? — обратилась она к Анне.

Знаком ли ей деревенский стиль? Как никому другому. Про деревню она могла бы рассказать многое. Недаром провела там первые годы детства, которые не забылись. Анну всегда удивляли люди, которые помнили себя, лишь начиная со школьного возраста. У Анны же было великое множество воспоминаний более раннего периода. Они роились в голове: все яркие, отчетливые, жалящие.

Самым ясным из них были туфли: черные, покрытые дорожной пылью, они стояли на коврике у двери и словно подмигивали девочке своими высокими острыми измазанными в грязи каблуками. Туфли были наваждением, мечтой, которая иногда становилась явью. Аня ждала появления этих туфель, и грезила о них во сне, и что ни день бегала с утра проверять их присутствие. И чем дольше они не появлялись, тем сильнее стучало ее сердечко, тем неуемнее была радость тогда, когда она наконец видела две лакированные лодочки, смиренно стоявшие у входной двери.

Туфли казались диковинкой сами по себе. В поселке ребятня летом бегала босиком, осенью забирались в резиновые сапоги, а зимой — в валенки. Туфли имелись лишь у девушек постарше или у молодых женщин. В них ездили в город или отправлялись на танцы в клуб. Но они были стоптанными, неприметными и, по выражению бабушки, «вида не имели». Лакированная пара на коврике была шикарной и, даже покрытая глиной, вызывала у маленькой девочки трепет: она принадлежала ее матери.

Аня садилась на коврике, сворачивалась калачиком и в ожидании пробуждения хозяйки туфель прижимала к себе их грязные каблуки.

Мать просыпалась и первым делом бросалась — нет, не к дочери, а именно к туфлям. Громко вздыхая и ругая на чем свет стоит «безмозглую девчонку, решившую угробить своей задницей произведение искусства», начинала приводить их в порядок.

Аня следила за тем, как вода и тряпка превращают просто чудесные туфли в недосягаемо божественные, и просила, указывая на них дрожащим пальчиком:

— Можно?

— Еще чего! — тут же фыркала мама. — Каблуки сломаешь.

— Дитя голову расшибить может, а ты про каблуки талдычишь! — сердито вмешивалась бабушка, чем подставляла голову под град протестов:

— Мама! Я тебя просила разговаривать нормально. Здесь же не колхоз, а культурная столица СССР, между прочим. И какая разница, почему ей нельзя брать мои туфли, голову она расшибет или каблуки: какая разница!

Туфли немедленно убирались в шкаф, а из сумки выуживалось очередное чудо дизайнерской мысли: босоножки на пробковой танкетке с толстыми тканевыми ремешками. Мать ловко вставляла в них аккуратные маленькие ступни. Из-под ремешков выглядывали пальчики с ногтями, выкрашенными в ярко-красный лак. Женщина вытягивала ногу и любовалась эффектным зрелищем, покачивая в такт движениям ступни головой.

Качала головой и бабушка. Вздыхала, и сокрушалась, и ворчала:

— Разницу раки съели.

Мама на упреки внимания не обращала. Скручивала свои густые темные волосы в тугой узел на затылке и объявляла:

— Пойду купаться.

— И я, — тут же радостно хлопала в ладоши Аня.

Губы матери кривились в недовольной гримасе:

— Дома сиди!

Детский подбородок дрожал от обиды, нос хлюпал, а на глазах выступали слезы.

— Возьми девчонку-то, — вступалась бабушка.

Мать брала, но всю дорогу до залива и обратно хмурилась и обиженно молчала. Молчала и Аня, неизвестно почему чувствовавшая себя виноватой. И так неприятны были эти совместные вынужденные прогулки, что проситься на них девочка вскоре перестала.

Да и некого было просить. Мама наезжала с неожиданным визитом раз в несколько месяцев, задерживалась на пару дней, чтобы, как она выражалась, «отдохнуть от суеты» и снова исчезнуть на неопределенный срок.

Порой визит ограничивался несколькими часами, а то и минутами:

— Беги, сиротка! Мамка твоя приехала, — зычно звала Аню соседка.

Пятилетняя Аня бросала веселую игру в чехарду и мчалась так быстро, насколько позволяли ноги.

Бежала, не останавливаясь, не переводя дыхание, но все равно опоздала. Матери и след простыл. Вместо нее посреди комнаты стоял темно-коричневый ящик на треноге.

— Чавой-то? — пнула она треногу.

— Телевизор, — важно ответила бабушка. — Будем с тобой теперь, как городские, идти в ногу со временем.

И пошагали. Включали телевизор, звали соседей. Смотрели съезды каких-то непонятных депутатов, смеялись над «дорогим товарищем Брежневым», детвора набивалась к Ане на «Спокойной ночи, малыши!». Но больше всего любили художественные фильмы. Аня тоже любила и смотрела, затаив дыхание, боясь пропустить хоть слово, потому что верила: актриса в телевизоре смотрит только на нее и общается только с ней.

Однажды спросила бабушку:

— А когда ее оттуда отпустят?

— Кого?

— Маму. Из телевизора.

— Можно подумать, ее там кто-то насильно держит, — нахмурилась пожилая женщина.

— Она сама там хочет сидеть? — удивилась маленькая Аня. — А ей не больно?

— Ей-то нет. А другим несладко. — Бабушкины намеки оставались, конечно, за гранью детского понимания. Аня приняла только одно: мама живет в телевизоре и ни за что не желает оттуда вылезать.

— Я, когда вырасту, тоже туда залезу.

— Тебе-то зачем?! — схватилась за сердце бабушка.

— К маме хочу, — честно признался ребенок, а пожилая женщина поспешила скрыть подступившие слезы, погладила девочку по голове:

— Сиротинушка ты моя!

Аня тогда не поняла ни причины бабушкиных слез, ни странного названия «сиротинушка». Позже поинтересовалась:

— Почему меня сиротой называют? У меня родители есть.

— Где они есть-то? — вздохнула бабушка. — В телевизоре?

В телевизоре мама появлялась гораздо чаще, чем в реальной жизни.

— Почему ты не приезжаешь чаще? — иногда выговаривала бабушка. — Девчонка совсем извелась, ждет ведь.

— Мама, меня ждут сотни людей. И потом, ты же знаешь, мы живем в Москве. Оттуда не наездишься, — отбрыкивалась дочь и, дабы избежать дальнейших нотаций, обращалась к ребенку: — Смотри, Нука, что мы с папой тебе купили.

Из сумочки вынималась простенькая игрушка: резиновый мячик, пластмассовый совок или скакалка — что-то, что можно купить на бегу в последний момент, не выбирая, не выискивая и не стараясь угодить.

Аня всегда вежливо благодарила и даже улыбалась, хотя ей гораздо больше хотелось бы увидеть отца, а не его ничего не значащие подарки. Но она не решалась проявлять любопытство. Знала: мать церемониться не станет. Чуть что не по ней, взбрыкнет хвостом и уедет, только ее и видели. И потом ходи, скучай полгода в ожидании следующей встречи.