Наталия Терентьева - Училка

Разбираясь со своими обормотами, я чуть опоздала в пятый коррекционный. Дети сидели тихо, только одна крупная девочка, Маша Перетасова, которую я раньше не видела — она постоянно болела, ходила по классу, напевала что-то народное и время от времени изо всех сил стучала кого-нибудь по голове. Дети смеялись, уворачивались. Один мальчик попытался дать ей сдачи, но она изо всей силы толкнула его на соседа по парте, и оба упали со стульев.

— Здравствуйте, дети, садитесь, пожалуйста! — Мое «садитесь» было обращено в основном к упавшим мальчикам и к Перетасовой.

Мальчики быстро уселись, а Маша, бросив в мою сторону очень смутивший меня взгляд — до того он был неопределенный, — продолжала прохаживаться по классу.

— Маш, ты садись, а остальные откройте учебники, сегодня поговорим про басню Крылова «Свинья под дубом».

— Здравствуйте, — сказал Ваня, высокий худенький мальчик с вытянутой, как у египтянина, головой, на вид семиклассник. Может, проболел, или его оставляли на второй год? Все никак не узнаю, какого он года рождения.

— Здравствуй, Ваня. Книжку открой.

— Книжку?

— Да.

— Хорошо, — кивнул он. — Книжку открой. Открыл. Закрывать? — Он разговаривал сам с собой, но на весь класс. — Нет, Ваня, не закрывай. Анна Леонидовна сказала тебе открыть книжку. Хорошо, Ваня, — мирно согласился сам с собой Ваня. — Если ты книжку закроешь, получишь ата-та по попе… Нет, не хочу! Тогда не закрывай! Поздоровайся с учителем! Ты знаешь, как тетю зовут? Знаю… Здравствуйте, Ан-Леонидна!

Так, Ваня сегодня настроен активно. Маша тем временем перешла от «Не клонитесь вы дубы-то да березы» к некоему подобию блюза. Слог для распева она выбрала непривычный. Вместо обычного джазового «wa-ba-da» девочка пела «Ки-ки-ри-ки-тум». На каждое «тум» она, как и раньше, толкала или стукала какого-нибудь одноклассника. Одна из двух других девочек, Аля Стасевич, уже набрала полные глаза слез.

— Анна Леонидовна, меня Маша очень больно ударила по шее!

— Машенька, ты сядь, пожалуйста, — подошла я наконец к крупной, дебелой девочке и попыталась обнять ее за плечи.

Маша резко сбросила мои руки.

— Меня нельзя трогать! — крикнула она.

— Хорошо, ты сама тогда сядь.

— Нет, мне врач сказал больше двигаться! — Девочка затряслась и посмотрела на меня все тем же, очень трудно поддающимся определению взглядом.

— Гм… Хорошо. Тогда давай так. Мы сейчас все пересядем вперед, на первые парты, тебе столы сдвинем, и ты двигайся сзади, да? Пройди пятнадцать кругов…

— Не-е-ет… — неожиданно зарыдала Маша. — Не-е-ет… У меня опять будет приступ… Из-за вас… Я маме позвоню…

— Звони, конечно!

Маша потопала на свое место, заливаясь слезами, вытряхнула содержимое огромной ярко-малиновой сумки прямо на стол, из кучи выхватила телефон и стала звонить маме.

— Ма-ама-а-а… Она сказала, чтобы я ходила! Что все будут сидеть, а я ходить! Она плохо со мной разговаривала! Я опять кашляла! Не могла дышать!

Я посмотрела на класс. Кто-то слушал Машу. Один мальчик рисовал, другой играл в телефон. Сережа перелетал с одного конца парты на другую, издавая соответствующие звуки. Истребитель? Да, пожалуй. С очень старым изношенным двигателем. Его должны были списать на землю лет тридцать назад, да забыли, занялись другими делами. Вот он и летает, летает, падает, латает дыры и снова летает… Ваня прислушивался к каким-то звукам в коридоре и согласно кивал. Аля Стасевич, отплакавшись, высморкавшись, держась за ушибленную шею, стала слегка раскачиваться из стороны в сторону.

— Ваня, Ваня, — разговаривал сам с собой Ваня, — что же ты так криво на стуле сидишь? Я не могу по-другому. А ты сядь ровно! Не-е… Тогда тебе будет а-та-та! Не-е… Тогда сядь ровно! А можно, я лучше Гришин завтрак съем? У него колбаса вкусная, с крупным жиром… Съешь, конечно!

Ваня встал и направился к маленькому Грише.

— Сядь, пожалуйста, — остановила я мальчика. — На место сядь. И помолчи.

— А колбасу пусть Гриша ест? — спросил Ваня.

— Да, колбасу пусть Гриша есть, ему расти надо.

— А-а… А я уже вырос…

— Конечно, присядь. И дурака не включай, хорошо?

Ваня посмотрел на меня вполне нормальными глазами. Я права, что так с ним разговариваю? Но меня никто не предупреждал, врач мне ничего не говорил…

Ваня покрутил руками у себя на груди с громким звуком, как будто работает сломанный дребезжащий моторчик.

— Все, Ан-Леонидна! Выключил! Ой, Ан-Леонидна… Здравствуйте!

— Здравствуй, Ваня!

— Роза Александровна, здравствуйте!

— Ваня, — начала я терять терпение, — ты где Розу Александровну видишь?

— Как? — удивился Ваня. — Она же сейчас по коридору идет, вы не слышите?

Я невольно прислушалась.

— Нет…

Сережа как раз в качестве старенького истребителя упал на пол и пополз по направлению к доске.

— Серег, ты чё, не долетел? — спросил Ваня. — Хочешь, я тебе масла долью? У меня много в танке…

Ничего себе! Полтора месяца все было тихо и спокойно, а тут — на тебе!

Тем временем зареванная Маша Перетасова, всхлипывая, протянула мне телефон.

— Простите, не знаю, как вас зовут, — сказала мне Машина мама. — Я — Машина мама.

— Я поняла. Здравствуйте.

— Вы, говорят, недавно в школе. И совершенно не умеете работать с детьми, особенно с необычными. В нашем классе все дети нуждаются в особом подходе.

— Я знаю.

— Не перебивайте меня, пожалуйста! — повысила голос Машина мама. — Моя дочь долго болела, и с ней нужно быть очень внимательной и осторожной. Вы меня поняли?

— Послушайте, ваша дочь закатила истерику на пустом месте. И она не одна в классе. Здесь еще одиннадцать человек.

— Что? Что вы сказали? Истерику? Моя дочь… Да у нее… Да как вы смеете? У нее астматический синдром! Ей нельзя волноваться! Вы довели ребенка до слез! И говорите — «истерику»?

— Простите, у меня урок. Если хотите, приезжайте и заберите Машу.

— Да я вас… Вы вылетите завтра из школы!

Маша тем временем села на подоконник и громко, очень громко запела «Не росла-то та березынька… не росла-то во лесочку». Надо сказать, пела она не слишком хорошо, но уверенно.

— Ты занимаешься где-то пением? — спросила я ее.

Маша, абсолютно не обращая внимания на меня, продолжала голосить, да так, что когда Гриша, маленький темноволосый мальчик, практически не умеющий читать, что-то сказал, я не разобрала ни слова. Что мне делать? Выводить детей в коридор? А если пойдет Роза и спросит, что мы тут делаем? Или не Роза, кто-то из учителей? Скажу, окно в кабинете сломалось, дует.

— Давайте потихоньку встанем, — очень громко и отчетливо проговорила я, чтобы меня услышали остальные дети, — и пойдем в коридор, посмотрим одно дерево в нашем ботаническом саду.