Наталья Горбачева - Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих

Пару месяцев назад, правда, была в Псково-Печерском — это когда игумен N от меня бегал. Но в самый первый раз он же помолился и по его молитве Вадим ушел. И вдруг я вспомнила, как батюшка спросил меня:

— А детки есть?

— Нет… — с грустью ответила я.

— Слава Богу, — с радостью ответил монах. — «Незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу» [13] 1 Кор. 7:34. . Не отказывайтесь.

Я тогда совершенно не поняла, о чем игумен толковал мне. А теперь его слова вдруг всплыли в памяти и, кажется, как раз вовремя. Сорок лет — какое-то мистическое число лет… Пророк Моисей, например, достигнув невероятных высот при дворе фараона, именно в сорок лет убежал из Египта на Синай, а потом в монотонной пустыни еще сорок лет странствовал со стадами своего тестя Иофора, созревая к великому делу — вывести единоплеменников в Землю обетованную… Даже пророку нужно время для созревания души, что говорить о современном писателе… Может, и мои прожитые годы не были бесцельными? Душа накапливала опыт — житейский, творческий, духовный.

Символично ли, но именно в день сорокалетнего юбилея был подписан мой первый серьезный договор. По этому поводу в издательстве даже распили бутылку шампанского. На душе был праздник. Но недолго. На следующий же день начались писательские будни, о тяжести которых мне только предстояло узнать…

Первый абзац — половина успеха, говорили классики. Целых три дня я просидела за письменным столом, пытаясь его сочинить. И — безрезультатно. Хотелось лезть на стены. Бросить всё. Улететь на Луну. Подсчитала, что в течение следующих шести месяцев я должна писать ежедневно примерно по четыре с половиной страницы оригинального текста. Если не болеть, не уставать, не ходить в гости, не гулять в осеннем лесу. А если все-таки отвлекаться на такое безделье, то листаж возрастет до шести страниц в день, а то и до семи. Об этом при подписании договора я даже и не думала… Договор был драконовским, как и весь беспредел перестроечных лет. Если я не укладываюсь в срок, то за каждый просроченный день договор предусматривал наказание автора деньгами. На обдумывание замысла и хотя бы примерного плана восьмисотстраничного будущего романа времени не отводилось. У меня не будет времени писать сначала от руки, как принято у настоящих писателей, править рукопись и только потом перепечатывать набело. Выходило, что надо сразу бить исправленный в мозгах текст на машинке. Компьютеров тогда не было, и тексты набирали на пишущей машинке в несколько закладок — листок, копирка, листок, копирка… Чтобы исправить какое-то предложение или даже слово, надо было затереть буковки на пяти закладках…

Сказать, что в завершение этого каторжного труда меня ждут большие деньги — это только если сравнивать с полным безденежьем. Хватит примерно на год весьма умеренной жизни. Ничего похожего на обывательское представление о писательстве: ни тебе ласкательства издателей, ни ожидания таинственной музы, ни вдохновенного труда — «ни дня без строчки», ни даже призрака будущего успеха!

Однако я чувствовала, что мне вдруг дан серьезный шанс. Если не справлюсь с заданием, можно будет поставить жирный крест и на писательской карьере. В кинематографе была просто беда, количество фильмов сократилось до последнего предела. Советский период кино с его въедливыми редакторскими худсоветами, длинным съемочным периодом, тщательным подбором сюжета, актеров, натуры, финансированием от государства закончился. Профессиональные сценаристы стали не нужны. Режиссер, нашедший деньги на кино, сделался хуже всякого политизированного худсовета, который хотя бы следил, чтобы фильм оправдывал название «художественный».

Но ведь существуют способы взять неприступный писательский Иерихон! Где те трубы, от которых его стены рухнут?

Я заказала в церкви молебен «на начало всякого доброго дела». Пришла домой, села за стол — все равно не идет. Тогда уже позвонила духовнику и услышала простой совет:

— Давай так: помолилась, села и стала писать…

Чудны дела Твои, Господи! Совет помог. Я прочла канон ангелу-хранителю, села за стол и, ухватившись за пришедшее в голову первое же слово-зацепку, начала навертывать на него повествование — так от малой случайной песчинки в раковине зачинается жемчужина. В принципе, писателем может стать любой. Кто может помолиться, сесть и начать писать. Не просто писать, а писать и писать — с утра и до позднего вечера выдавливать из себя необходимые предложения из миллиона других человеческих словосочетаний. Ежедневно, методично, не ожидая «вдохновения», без ропота. Не ради славы, но по указанию евангельской притчи не зарывать талант в землю.

С меня каждый месяц требовали листаж. И я приносила в издательство по сто — сто пятьдесят страниц. Наборщицы каждый раз спрашивали:

— Что там дальше? Так интересно…

— Не знаю, — пожимала я плечами и шла домой думать, что там дальше.

Взялась писать я не легкое чтиво. Вышедшая книга имела вполне серьезную аннотацию. «На долю героев романа выпали страшные испытания военных и послевоенных лет — плен, лагерь, психушка. Смогли ли они выстоять и не сломаться среди лжи и лицемерия советской действительности? Неожиданные повороты сюжета, неподдельный драматизм происходящего превращает книгу в захватывающее чтение. В романе есть любовь и измены, поиски клада и приключения на золотых приисках, и многое другое…» Надо сказать, что герои романа жили какой-то отдельной от меня жизнью и сами управляли сюжетом. Но мало того. Они были словно живые, и я сама невольно переживала за них. Эмоции порой захлестывали так, что приходилось пить успокаивающее. Понять, куда стремится действие, было подчас так тяжело, что от напряжения неизвестности я переставала есть и спать. Только пила чай. И когда буксовавший роман начинал двигаться дальше — это была радость из радостей… И хороший обед в придачу.

Полгода, из которых полтора месяца разворачивалась в нашей коммуналке драматическая история с бомжом Сергеем, я видела только пишущую машинку и стопку напечатанных листов, стараясь во что бы то ни стало ежедневно увеличивать ее на положенную норму в шесть печатных страниц. К концу недели я изнемогала. Утром воскресенья я заставляла себя встать и идти на раннюю литургию, причащалась. Приходила домой — валилась в постель, вставая к обеду — со свежими мозгами. И снова за машинку. Такого подвига я от себя не ожидала. МихАбр звонил мне в начале каждого месяца и противно спрашивал, сколько написала. Хотелось крикнуть этому злому гению: «Нисколько», но я отвечала: «Как договорились». Усталость накапливалась — встать утром с постели и раскочегарить мозги — превращалось в тяжелую и нудную заботу до самого обеда. Открыв глаза, я видела стоящую на столе пишущую машинку, и настроение мгновенно портилось. Попробуй тут напиши что-нибудь жизнеутверждающее, хотя именно об этом и был роман.